Феномен - Ник Никсон

Позвонил Долгин. Максимов нажал кнопку отмены. Нет желания выслушивать его оправдания.

Максимов держал в руке изветшавший паллароидный снимок. Из маленького квадратика на него смотрели еще совсем дети близнецы. Фото снято в день их одиннадцатилетия. Мама нарядила их в специально сшитые одинаковые красно-синие костюмы с шапочками с помпонами, а в руках плескались искрами бенгальские огни. Они сидели на коленях совсем худющего с зачесанными небрежно волосами набок парня, в котором Максимов с трудом узнавал себя. Близнецы улыбались одинаково, будто это один человек отражался в зеркале.

Еще одна порция коньяка, на этот раз двойная, погрузилась в пучину организма в попытке унять внутреннюю боль.

На экране монитора появилось уведомление о новом сообщении. Красноярские следователи прислали информацию с телефона Левандовского. Максимов прочитал текст без особого энтузиазма.

Все смс сообщения стерты, как и информация о входящих и исходящих вызовах, кроме единственного номера, дважды звонившего после того как Левандовский забыл сумку на кресле в аэропорту. Номер зарегистрирован на Мариса Болодиса, 1940 года рождения, заведующего кафедрой геофизики Московского университета Орджоникидзе. В узких профессиональных кругах известен по прозвищу «Шумометр» за громогласную манеру речи и необычное профессиональное чутье.

Максимов написал в служебной почте задание следователю срочно отыскать Болодиса и доставить на допрос.

Кроме того в телефоне обнаружен аудиофайл, записанный при помощи приложения «Диктофон».

Максимов вставил в ухо наушник и включил запись:

«Это на случай если этот старый хрен и его всезнайка решат меня кинуть с деньгами. Они обещали заплатить завтра в Питере, и если не сделают, я вытащу их из-под земли. Сосунок только что был здесь, и я заметил, как он пытался меня надуть. Не надейтесь, я спрячу это так, что тебе еще двух жизней не хватит Шумометр, чтобы отыскать».

Левандовский кашляет.

«Они опять хотят наружу, мои маленькие» — Он что-то многократно глотает. — «Вода с солью. Это должно их угомонить. Но ненадолго. Если не буду кормить, они все равно выйдут из меня и мне конец», — Голос у него уставший и измотанный. — «Они кушают. Аааа… Я чувствую, как они шевелятся, мои детишки».

Левандовский замолкает. Встает и куда-то уходит. Роется в вещах, странный глухой металлический звук. Он возвращается и дышит волнующе в микрофон.

«Я не сплю уже двое суток, не знаю, сколько еще смогу выдержать. Я боюсь спать, боюсь закрывать рот, вдруг им не хватит воздуха. Они полезут наружу, я без них умру. Я могу сделать им дырку для дыхания. У меня есть обезболивающее и паяльник».

Запись прервалась. На последней секунде прозвучал писк, характерный для разряженной батареи.

Максимова передернуло. Что за бред он сейчас прослушал?

Максимов еще раз обратился к паллороидному снимку. Левый нижний угол закрыт серым пятном — мама случайно прикрыла пальцем объектив. Тогда она еще могла работать, остеохондроз еще не превратил когда-то мощную женщину в скрюченную старушку.

Максимов как сейчас помнил тот телефонный звонок в шесть пятнадцать утра субботы. Младший сын Мишка проснулся от неожиданного звонка и закричал, ему тогда было четыре годика. Максимов никогда не забудет голос матери, короткие слова прорывались сквозь нечеловеческий стон. Он, взрослый сильный мужик едва не лишился чувств когда она выговорила, что брат повесился. Ей позвонили первой, чертовы менты. Спустя час мать поразил инсульт, с тех пор она больше не может говорить. А через несколько часов она узнает, что не стало второго близнеца. Просто так, из телевизора, и если Максимова снова не будет рядом, второго инсульта она не переживет.

С Левандовским он разберется как-нибудь потом. Все что мог на сегодня он уже сделал.

Будучи помладше, только прикупив свой первый московский автомобиль, Максимов мог часами колесить по ночным просторам столицы. Он ощущал себя частью большого мира, членом клуба людей принимающих самые важные решения в стране, грезил о признании и уважении, желал видеть восторженные и благодарные лица людей. Триумфальная арка, Останкинская башня, Кремль — освященные тысячами огоньков они излучали мощь, силу и грацию. В испускаемой ими энергии он видел свое отражение. Он мечтал стать столпом охраны государства и граждан, но не мог даже предполагать какую цену придется заплатить, и как наивно через пятнадцать лет будут выглядеть те юные мечты.

Максимов набрал номер Ерофеева. В это время он должен, как всегда, прожигаться на втором этаже загородного дома в компании стервятников оперативников и бильярдного стола.

— Ерофеев.

— Еще раз привет. Ну что получилось?

— Ты о чем?

— О том, о чем мы договорились.

— Не понимаю о чем ты. Я занят сейчас. Звони в понедельник.

Максимов не успел возразить. Ерофеев бросил трубку.

Бузунов и до него добрался?

— Сука, тварь!

Максимов набрал номер жены. Попытался успокоиться и отдышаться.

Голос у нее заспанный, значит, гостей не было:

— Бери пацанов и езжай к маме срочно.

— Что случилось?

— Объясню позже. Езжай прямо сейчас.

— Хорошо. Ты в порядке?

— Да. Мне пора.

Она знала в чем заключается его работа и лишних вопросов не задавала.

Он был почти на грани. От мысли, что мог не успеть затряслись ладони. Утром приодеться встретиться с Юлей и поговорить. Как он мог так глупо попасть? Совсем не вовремя. Неоднократно же зарекался не доводить отношения на стороне до определенного срока, и вновь повторил ту же ошибку. Предыдущим хватало жесткого разговора, некоторым легких угроз или шальных денег. Но в этот раз классические способы дали сбой. Максимов мог поклясться, что не допустит разрушения семьи и всей жизни из-за малолетней дуры. Не сделал Ерофеев, он сделает сам.

Мать жила на Сретенском бульваре в десяти минутах езды от Лубянки. Это бывшая служебная квартира Максимова, ее он впоследствии выкупил и поселил мать.

Максимов припарковался напротив подъезда в тени. Фонарь над входом разбила местная шпана, коммунальщики не удосужились заменить. Часы таймера отсчитали двадцать шесть минут.

«Привет мама, твой младший сын погиб и я причастен к этому. Не волнуйся мама».

Он выключил зажигание и вышел из машины. Прикрыл лицо ладонью от мощного порыва ветра, брызгающего водой из луж. Около подъезда заметил фигуру. Могло показаться, что это ребенок, очень уж щупленьким был старик с седой гаражной щетиной. Он танцевал на месте от холода, обхватив себя руками.

Когда Максимов подошел он окликнул его:

— Вы Владимир?

— Ты кто?

Старик протянул костлявую руку, от которой тянуло холодом и годами.