Дети сумерек - Виталий Сертаков

Гризли не знал, куда глаза девать, но капитан Бузина деликатно отвернулся.

— Они в Посёлке, частный сектор, — негромко отрапортовал сержант. Капитан кивнул ему, сержант бесшумно выскользнул за дверь.

— Лола, пожалуйста…

— Всё, отвали от меня!

— Лола!

Но вместо звенящего сопрано дочери Гризли услышал сиплый кашель, смех и совсем другой голос. Прокуренный ломкий голос мальчишки, пытающегося казаться взрослым.

— Слышь, Хорёк, тебе сказано — отвали от неё! Будешь ещё докапываться — инвалидом сделаем!

— Дай мне Лолу, — Гризли еле сдержался, чтобы не перейти на крик. — Пожалуйста, дай мне с ней поговорить…

— Хорёк, сворачивай баян!

Лола хохотала где-то совсем рядом с трубкой. Бузина поощрительно вращал кистью. Гризли предпринял ещё несколько попыток вернуть внимание Кисы, пока до него не дошло, что тот просто забыл сразу выключить телефон.

— Вы её найдёте? — потеряно спросил Гризли.

— Уже ищем, — сердечно поморгал капитан. — Вы можете забрать свой телефон, и непременно оставайтесь на связи. Мы немедленно вас известим. Не хотите чипсов?

Леонид взялся за дверную ручку.

— Одну секундочку, — полицейский быстро жевал, крошки чипсов вылетали у него изо рта и сыпались на мундир — Пожалуйста, на улицах и в подъезде будем предельно осторожны. Прежде чем заходим в тёмное помещение или нагибаемся к замочной скважине, трижды оглянемся.

— Хорошо, так и поступлю, — Гризли сомневался, сообщить ли капитану о куске сушёного картофеля, повисшего у того на усах.

Трижды оглянуться.

Он спускался по лестнице и терзался мыслью, почему дружелюбное предостережение капитана его так взволновало. Каждый день в криминальных новостях призывают к осторожности. И только спустившись вниз, Гризли понял, что его напугало.

Чипсы.

Девушка красивая

В кустах лежит нагой…

Другой бы изнасиловал,

А я лишь пнул ногой!…

Народное творчество

Пятнадцать тридцать на старом потёртом будильнике в кабинете сестры-хозяйки. Кабинет сестры располагается на первом этаже солидного кирпичного здания с колоннами, бывшего графского особняка. Особняк прячется в парке Победы, и уже полстолетия в нём размещается женская школа-интернат. Вместе с будильником сестры затарахтел общий звонок, означающий конец тихого часа. Как всегда, в старших классах никто не спал. Дежурные воспитатели и старшая сестра всё внимание уделяли младшим, где многие воспитанницы не умели себя сами обслужить. Во втором специализированном интернате не держали детей с тяжёлыми умственными патологиями, однако проблем хватало и с физическими инвалидами.

— Девчонки, а денег мало! — Галя Косая потрясла сигаретной коробкой. На пододеяльник посыпались мятые купюры.

— Сколько там? — Роза Кристоферсен оторвалась от раскрашивания комикса. Она была самая рослая и сильная, потому что сидела в восьмом классе третий год. Подружки заискивали с ней, зная крутой нрав Кристы, а за спиной обзывали «коровой» и «заячьей губой». Заячью губу Розе прооперировали в трёхлетнем возрасте, но остался кривой шрам.

Услышав о пропаже денег, Роза почти обрадовалась. Уже недели две она пребывала в смутном томлении, как лошадь, уставшая ждать скачки. За эти две недели Роза успела раздать больше тумаков и подзатыльников мелюзге, чем за весь предыдущий квартал. Она трижды серьёзно сцепилась с учителем, с врачом и даже побывала на ковре у «гадюки», зама главного по воспитанию, что считалось верхом отваги. Всем известно, что «гадюка» может запросто состряпать дело и упечь в заведение с куда более строгими порядками.

— Шестьсот сорок, а должно быть семьсот сорок! — Галя Косая тревожно оглядела спальню, затем не удержалась и отправила в рот полную ладошку кукурузных шариков.

— Это как? Ой, Галюха, дай погрызть… — разнося табачную вонь, в спальню вернулась из туалета Ольга Бабичева, неопрятная толстуха по кличке Гусыня. Бабичеву тоже многие недолюбливали, но не за драчливость. Она вечно искала, что бы пожрать, не гнушалась отнимать еду у младших. При этом в своём классе никаких подлостей не позволяла, а напротив, за подруг была готова лечь под поезд. Если бы коллектив отправился топиться, «Гусыня» непременно потопала бы следом и бездумно шагнула в прорубь. За восемь лет интенсивного обучения она с трудом освоила программу пятого класса, где и засела надолго.

— «Это как?» — передразнила Косая, протягивая ненасытной Гусыне мешок с золотистыми сладкими шариками. — Это так, что мы вчера с Солей и Гунечкой вместе считали и положили сюда сороковник, который на бутылках насобирали. Стало семьсот сорок. Вот мы расписались, что семьсот сорок, втроём расписались и запечатали казну печатью…

— А положили куда? — зашевелились лохматые картёжницы, сёстры Даупникайте.

— Куда всегда. Тайник же общий…

Где находится казна, действительно знали все десять обитательниц спальни восьмого класса. Десять человек знали, что в нише, за радиатором отопления, за придвинутым вплотную комодом, спрятан пустой блок «Бонда». Галя Косая считалась казначеем и гордо несла высокое звание уже третий год. Она неплохо училась и не перечила взрослым. Если бы не участившиеся приступы эпилепсии, Галю можно было бы считать самой толковой девочкой в восьмом классе. Беда в том, что после каждого приступа Галя Косая надолго глупела и тяжело возвращалась к обыденному течению жизни, словно заново склеивая расползающиеся обломки памяти. Никто, кроме двух ближайших подруг, не подозревал, что в этом месяце Галя падала дважды. После последних приступов в голове Косой что-то повернулось, точно начала распрямляться очень тугая пружина невидимого будильника. Пружина распрямлялась, будильник стучал всё резвее, Косая просыпалась ночами в поту и долго не могла успокоиться, слушая его учащающееся тиканье. Гале начало казаться, что когда пружина завершит свой ход, её череп даст трещину и наружу вырвется нечто зелёное, расправит мокрые крылья, защёлкает зубами…

Галя теперь долго не могла заснуть, лежала, глядя в потолок, и слушала, как оно шевелится в голове. Признаться старшим — означало обречь себя на муки ещё большие. Не дай бог, заберут от родных девчонок и отправят в изолятор. Вот там точно ей никто не поможет, когда крылатое чудовище начнёт изнутри вскрывать голову…

— Поищи ещё… посчитай… как же… — загомонили все разом.

— У нас воры, — негромко произнесла с угловой кровати Соля, и все находящиеся в спальне девочки вздрогнули.

На самом деле Солю, звали красиво — Сольвейг, но сложное имя не приживалось. Соля совсем не походила на героинь скандинавских саг, отличалась худобой, смуглой кожей и жёстким чёрным волосом. На первый взгляд, она излучала благополучие. Солю частенько навещали бабушка и тётка, родственники ей приносили деньги и подарки, а на праздники забирали к себе. Солина болезнь не мешала ей расти и расцветать хлёсткой восточной красотой, от которой уже балдели встречные мальчишки. В её оливковых раскосых глазах плавали золотые мушки, губы наливались вишнёвым соком, а голос за последний год сгустился, как засахарившийся мёд, и приобрёл хриплые волнующие интонации.