Я тебя заберу - Мария Сергеевна Коваленко

перевезти обоих в более защищенное место. Лучше если это будет частный дом в закрытом поселке. С пропускным пунктом и хорошей охраной... В дополнение к нашей.

— Дом...

Мы уже совсем близко, поэтому вырубаю сирену и отключаю мигалку. В голове крутятся слова Злотникова. О доме в поселке. С охраной. С высоким забором. С мощеными дорожками и широким крыльцом.

— Могу приказать секретарше начать поиск, — переходит на шепот Кирилл и машет своим парням, чтобы по одному незаметно выбирались из машины. Буднично, спокойно, словно участвует в таких заварушках каждый день.

— Не нужно ничего искать.

Сейчас не время копаться в воспоминаниях. Со временем вообще беда. Но на смену дикой ярости приходит холодное спокойствие. На смену тревоге — железная уверенность, что никто не посмеет встать у меня на пути. А прошлое смешивается в сознании с настоящим.

Та же женщина.

Тот же дом.

То же непривычное чувство, которое рвет грудину и заставляет плевать на планы, принципы и прочую херню.

— Сейчас забираем их. Обоих. — Осторожно выруливаю по узкой подъездной дороге. Плавно качу к нужному подъезду. Мимо парковки. Мимо курящих у машин крепких парней. У подъезда сразу глушу двигатель. — А дальше разберусь сам.

Я последний раз смотрю на Злотникова. И со словами «Скорую помощь вызывали?» распахиваю дверцу машины.

Происходящее дальше смешивается для меня в короткий дубль низкобюджетного боевика.

Справа и слева раздаются крики: «Стоять! Ни с места!»

Мелькают незнакомые лица.

Мой правый кулак с хрустом впечатывается в чей-то нос. Левый — не щадя, бьет под дых. Колено встречается с крепкой спиной...

А после перед глазами лишь лестница.

Один пролет.

Другой.

Третий.

Лечу! Не ощущая ступеней под ногами. Не замечая стен и потолка.

Спешу, как не спешил еще никогда.

Пока не останавливаюсь у нужной двери. Коричневой, как и все остальные на площадке. Хлипкой настолько, что, кажется, я смог бы вынести ее плечом.

— Лиза, это я. — Голос хрипит. Язык не слушается, будто он инородное тело. — Все хорошо. Открой. — Прижавшись лбом к двери, стучу.

Стучу.

Стучу.

Повторяю просьбу... как в пустоту.

— Правда ты меня послушалась? — Я схожу с ума. Разговариваю с дверью. — Правда осталась дома? — Пытаюсь вдохнуть, и не получается.

Никогда в жизни не молился. Даже когда умирал отец или сам, истекая кровью, подыхал в грязной канаве под Питером. А сейчас хочется.

О том, чтобы успеть.

Чтобы все жильцы этой маленькой квартиры находились сейчас в своих комнатах.

Чтобы одна отчаянная женщина не натворила глупостей.

На колени бы встал, если бы они гнулись.

— Лиза, пожалуйста! — говорю громче. — Открой...

В ответ, как в самых страшных кошмарах, тишина.

Она как приговор. Окончательный и бесповоротный.

Как болезнь. Неизлечимая и мучительная.

Нет сил терпеть. Нет сил держаться.

Меня ломает изнутри. Страх ослепляет. Сердце затихает, словно уже все, отколотилось.

Долго.

Вечность.

До странного скрежета за стеной. До женского шепота. До щелчка в замке. И тонкой полоски света в дверном проеме.

— Шаталов?! — На лице моей девочки целая радуга чувств. Весь ассортимент, от ярости до облегчения.

— Лиза... — Я сгибаюсь пополам.

Совсем как она сегодня в больнице. Вроде бы недавно, а будто в прошлой жизни.

— Мама... — Перед Лизой, закрывая мать своими худенькими плечами, встает мальчик. Совсем еще ребенок, но хмурый, как взрослый мужчина. — А мой папа... он доктор?

Глава 28. Трое

Ничто так не рушит настоящее, как прошлое.

Лиза

Внутри все дрожит. Ума не приложу, как держусь на ногах.

Пока тычу ключами в замок, перед глазами проносятся события последнего часа. Короткий разговор с Марком, несколько звонков в домофон, странные сообщения на телефон — якобы от службы доставки, хотя я ничего не заказывала. И бесконечный вой сигнализации.

Если бы не предупреждение Шаталова, я бы уже давно выбежала на улицу — разобраться, кто там мучает ласточку. О последствиях даже думать страшно.

Однако стоит моему мальчику спросить, не доктор ли его отец, накрывает еще сильнее.

— Глеб... — Запас мужества куда-то улетучивается. На смену ему приходит стыд. — Милый... — Опускаюсь перед сыном на колени.

— Так папа доктор? — требовательно повторяет он, а я думаю лишь о том, как не разреветься.

За час, что мы ждали Марка, я так и не успела поговорить с Глебом. В первые минуты извилины вообще не работали. Это был самый настоящий ступор. Я не понимала, что происходит и что делать. А после под окнами и за дверью началось такое, что стало не до разговоров.

Чтобы не испугать Глеба, мы с Леной сочинили сказку про буйного соседа. Чтобы не оглохнуть от воя сигнализации, закрыли все окна. А когда возле подъезда начался какой-то шум, я не придумала ничего лучше, чем надеть на голову сына свои наушники и включить его любимую музыку.

Это был самый жуткий час в моей жизни. В сравнении с ним даже первая встреча с Шаталовым — давным-давно, в старом кабаке, с толпой похотливых мужиков и группой захвата, — казалась веселым приключением.

К сожалению, сейчас из-за этого страха у всех нас новая проблема.

— Я не совсем доктор. — Пока я пытаюсь вспомнить человеческую речь, подозрительно бледный Шаталов снимает с себя забрызганный кровью медицинский халат. — Вернее, совсем не доктор. — Стягивает с головы шапку. — Но да... я твой папа.

Марк отчаянно трет переносицу и быстро моргает.

Впервые вижу его таким растерянным. Нынешний, он и близко не похож на себя обычного. Не Марк-мать-его-Шаталов, а простой смертный. С эмоциями, чувствами и слабостью.

— Мама собиралась сегодня рассказать о тебе, — со вздохом произносит Глеб. — Она даже сырники приготовила.

— Сырники?.. — Марк тяжело сглатывает и изумленно смотрит в мою сторону.

— Даже не надейся.

Не могу больше сдерживаться. На глазах пелена из слез. Чтобы не выдать себя, приходится на миг отвернуться и быстро смахнуть с ресниц соленые капли.

— Тебя я кормить не буду.

Из-за плача ответ получается с таким надрывом, словно говорим совсем не о сырниках.

— Я бы сейчас не отказался... от чего-нибудь. — Шаталов трет грудину. Незаметно. Всей рукой, будто это просто прикосновение к ребрам.

— А мама говорила, что ты умер... — добивает нас обоих Глеб.

— Умер?

— От болезни. Я не запомнил какой. Вроде бы что-то