Халхин-Гол. Граница на крови - Александр Тамоников

— Это не ерунда, Серега. Два года назад за простой анекдот на зону отправляли, а в голодные годы и за колосок пшеницы запросто можно было сесть. Мол, воры так вот и растащат все зерно, а его и так не хватает, за золото страна хлеб покупает.

Новиков кивнул и сказал:

— Ладно в голодные годы, а что в тридцать седьмом творилось?

— Ты прекрати, не будем об этом, а то комиссар быстро бумагу в особый отдел отправит. Тогда нас в лучшем случае разжалуют, как твоего Максимова. Рядовыми красноармейцами воевать будем.

— А мне без разницы.

— Прекращай, говорю! Делами надо заниматься.

— Тут не знаешь, о чем думать, о делах или таких вот кознях. Хотя у меня старший политрук Юра Семенов вроде парень неплохой, не копает.

— Они все хорошие до поры до времени.

— Это точно. Ну ладно, где и когда собираем группу?

— Да на выходе из райцентра после завтрака. Я поведу к Номану приданные подразделения, ты — роту.

— Договорились. И еще, Анвар, с замом по снабжению переговори насчет провизии.

— Само собой.

— Значит, до завтрашнего утра?

— Да.

Офицеры разошлись.

В то время как шло совещание в штабе, красноармейцы Сергушин и Гусев, упомянутые на нем, покуривали махорку за своей палаткой. Гимнастерки расстегнуты, ремни приспущены. На бревне удобно, солнце греет, но не припекает.

— Надоели эти сопки и степи хуже горькой редьки. Эх, оказаться бы дома, на рыбалке. Сейчас, к концу мая, на открытой воде подлещик хорошо идет. Эх, Петруха, занесло нас черт знает куда, — проговорил Сергушин.

— А что поделаешь? Служба.

— Представь, будто мы не в Монголии, а у меня в деревне. Сидим на берегу, рыбку ловим, самогонку под огурчик пьем. А ее у нас дед Пахом делал знатную, крепкую. Чекушку выпиваешь, и повело.

— Почему делал? Помер, что ли?

— Да посадили его перед самым моим призывом.

— За самогон?

— За него. У нас в Вологодской губернии, в нашем районе, как было. Колхоз организовали в селе Даново, там центральная усадьба, а отделение в деревне моей Белой. Хорошие места, и река рядом. На селе участковый был старшина Реньков Матвей Григорьевич. Председатель — нормальный мужик из местных крестьян, тоже гадости людям не делал. Жили тихо-мирно. Мужики да бабы самогон для себя гнали. Но особенно славился в этом дед Пахом, между прочим, весь из себя герой, орден Красного Знамени за Гражданскую имел. Ну а участковый, само собой, обязан пресекать такие дела. Вот он раз в неделю и появлялся на деревне. Заедет с утра на телеге и давай по избам шастать. Поначалу видно, как заходит — выходит, только с каждым разом походка все неуверенней. Любитель он был выпить, особенно ежели задарма. В общем, к обеду картина — лошадь тащит телегу, а в ней участковый спит. Гимнастерка в одной стороне, ремень с кобурой и наганом в другой, сапоги в третьей. Сам в исподнем, и храп стоит на всю улицу. А позади бидон. Проверил!.. На селе председатель его сразу домой, чтобы никто не видел, да напрасно все это. Что у нас на деревне знают, то и во всем районе известно. В общем, свой мужик участковый был.

— Его тоже посадили? — спросил Гусев.

Сергушин утвердительно кивнул и подтвердил:

— И его, и младшего милиционера, который только приехал в село.

— Только за самогон?

— Я на суде не был. В районе дело шло. Им по десятке влепили, а деду Пахому — двенадцать лет.

— Чего так строго? И кто сдал их, если у вас в колхозе председатель нормальный, да и мужики не поганые?

Сергушин устроился поудобнее и продолжил:

— Да можно сказать, что случайно все вышло. Хотя, с другой стороны, Реньков, конечно, страх потерял, в открытую самогон брал и спивался. Но давай по порядку. В то время, а это в тридцать восьмом, летом, прислали из района секретаря партийной ячейки, своего мужика. Он раньше на селе пастухом был, а потом в активисты подался, на сходках, собраниях выступал, речи умные толкал, ухитрился как-то этому научиться. Он соседом участкового был…

Гусев прервал сослуживца:

— Погоди, Андрюха. Так ведь ячейки вроде еще в тридцать четвертом году убрали.

— Убрали, вместо них стали партийные организации, а разницы-то никакой, только в названии. У нас старое слово осталось. Но не в этом дело. Мужичок-то, который пробился в партийные начальники, поганый был. Жена хворая, замученная, на ней все хозяйство и держалось. Детей не было у них, потому как Тимофей Гулян, секретарь этот, неспособный оказался. В общем, жили они так себе. Он и прежде только балаболить мог, а чтобы работать, не дождешься. Вот и определили его в пастухи. А теперь приехал в колхоз с револьвером, в кожанке, начальником заделался и начал претворять линию партии в жизнь. Задолбал всех на селе и в деревне. Сам никогда не работал, я говорил об этом, а тут достал всех планом да нормами. Ну и про дела участкового вынюхал. Да тот и не скрывался. Гулян сперва партийное собрание устроил, а потом и общий сход, принялся пилить Ренькова. Люди молчат, а куда денешься? Против власти не попрешь. Мы-то думали, что пропесочит он Матвея Григорьевича и успокоится. Однако нет, не тут-то было. Порешил Гулян под суд отдать всех, кто связан был с самогоном, а первого участкового. А тот вечером поддатый был, пошел к Гуляну да морду ему набил от всей души. Утром конвой приехал, повязал участкового, его помощника и краснознаменца деда Пахома. Про того Гулян тоже вынюхал. Он, конечно, про всех узнал, кто гонит, но не сажать же половину колхоза. Вот на этих людях и отыгрались.

— А для чего ты мне все это рассказываешь? — спросил Гусев.

— Ты слушай, не перебивай. Это еще не конец истории. Гулян посадил участкового и совсем озверел, накатал донос на его жену Машу и дочь. Их тоже забрали. Я не знаю, что с ними сталось, наверное, в ссылку угодили. А осенью секретарь ячейки из города бабу привез гулящую. Уж где он ее надыбал такую, не ведаю, но начала она с молодыми мужиками по сеновалам миловаться, а потом пропала. Гулян говорил, будто выслал ее, чтобы не позорила ответственного работника. Однако люди видели, как он в темноте что-то в лес вывозил. В общем, нашли яму, в которой лежала эта самая Людка с дырой от пули в голове. Шума поднимать не стали, но слух-то прошел. Уже тогда у народа на Гуляна злость была сильная. А зимой пропал и он. Понаехала туча начальства, милиции, следствие учинили, допросы. В общем, замордовали всех, а ничего не добились. Весной, когда я уже в войсках был, мне жена написала, что нашли тело секретаря. Запуталось оно в сетях у самого райцентра. Короче, кто-то грохнул его, да в прорубь и бросил. Течение унесло тело. Власти опять протрясли и село, и деревню, председателя сняли, вместо него из города человека прислали вместе с новым секретарем. А для чего я тебе все это рассказываю? Чтобы знал, не делай паскудство людям. Твое же зло вернется к тебе рано или поздно. Нет, если по закону, то так и должно быть. А когда вот так, как Гулян, это, я считаю, свершился над ним справедливый суд.