Охота - Роман Глушков

Конвоиры доволокли Кальтера до двери в конце коридора. За нею оказалась комната для допросов. Самая настоящая, суровая, а не какой-нибудь рабочий кабинет или офис для задушевных бесед. Из мебели в ней были лишь пара стульев и стол, за который пленника и усадили. После чего отцепили его правую руку от цепи и прикрепили ту наручником за приделанную к столу скобу. В стене напротив Безликого имелось большое окно с тонированным стеклом. Через него находящиеся в соседнем помещении наблюдатели могли видеть допрашиваемого, а он их – нет. Других окон в комнате не было, а освещалась она вделанными в потолок яркими лампами.

Усадив пленника, конвоиры удалились, так и не сказав ему ни слова. Оставшийся в одиночестве Кальтер по-прежнему хранил молчание, понимая, что сейчас за ним ведется пристальное наблюдение. По всем, так сказать, правилам гуманного, цивилизованного допроса. Глупая и неуместная затея. Особенно в нынешнем Дубае, где закон и порядок остались лишь на бумаге, а на деле царила полная анархия.

С такими незваными гостями, как он – бывший оперативник-нелегал Ведомства, – не принято церемониться. Зачем терять понапрасну время? Вместо чистеньких, светлых кабинетов их сразу бросают в провонявшие мочой, кровью и потом темные подвалы. А там из них уже вырывают нужные сведения в лучшем случае при помощи сыворотки правды, в худшем – пыточными инструментами и электрическим током. Но эти люди, которым Инструктор выдал своего исполнителя, решили, что смогут разговорить его по-хорошему. И откуда, интересно, в них такая уверенность?

Кальтер был готов к любым, даже самым сногсшибательным сюрпризам, но только не к такому. В кои-то веки он снова испытал настоящее удивление, пускай при этом у него на лице не дрогнул ни один мускул и взгляд остался совершенно невозмутимым. Разве только видеокамеры под потолком могли рассмотреть, как расширились зрачки Безликого, а скрытые в столе датчики зафиксировали учащение его пульса.

Если бы здесь сидел кто-то другой, он заметил бы, что в комнату вошла невысокая привлекательная шатенка лет тридцати с короткой прической и в деловом костюме. Однако Кальтеру было известно о ней гораздо больше. Можно сказать, что он знал о ней все: ее точный возраст, как ее зовут, сколько у нее детей и как зовут их, где она работает, где живет, за кем замужем и даже то, что она предпочитает есть на завтрак. Но кое-что Кальтер все-таки не знал и не мог понять. Например то, что эта женщина забыла в две тысячи шестнадцатом году в Дубае. И почему она вошла в допросную комнату с видом хозяйки, а не посетительницы.

Женщину звали Верданди Самойлова, или просто Вера. И с некоторых пор она считала Кальтера, которого знала под его настоящим именем Константина Тимофеевича Куприянова, членом своей семьи. Фактически – ее приемным отцом и дедушкой двух ее дочерей.

Удивленный, но не поддавшийся на вероятную провокацию Кальтер и глазом не повел. Он смотрел на Веру с равнодушием – так, как смотрел бы на незнакомую ему сотрудницу, что могла работать в этом учреждении и командовать здешними оперативниками. Старые, впитавшиеся в кровь привычки не изживешь. Родственные чувства – это одно, но пока бывший майор Ведомства Куприянов считался при исполнении задания, он подавлял в себе любые эмоции и думал исключительно о работе. Даже в такой невероятной ситуации, в какую его угораздило вляпаться с подачи коварного Инструктора.

Верданди положила на стол тонкую папку, потом села напротив невозмутимого родственничка и, откинувшись на спинку стула, тоже уставилась ему в глаза спокойным, испытующим взором. Впрочем, в отличие от хладнокровия Кальтера, спокойствие Веры выглядело явно неискренним. Она то и дело поджимала губы и постукивала пальцами по столу. Так, будто не могла выбрать, какому из сдерживаемых ею чувств дать волю в первую очередь. Одно Кальтер знал наверняка: на радостные приветствия и объятия он сегодня может не рассчитывать.

Наконец хозяйка поняла, что ей не переиграть Кальтера в молчанку, и решилась наконец нарушить затянувшуюся паузу:

– Будь я все еще маленькой девочкой, какой ты спас меня из той украинской катастрофы, – заговорила она по-русски, продолжая глядеть Куприянову в глаза, – я сказала бы: как же тебе не стыдно, дядя Костя! Ты сказал, что поехал заниматься скалолазанием в Альпах, а сам улетел не только на пять тысяч километров юго-восточнее, но и на сто восемьдесят лет назад, в прошлое! И как только у тебя язык повернулся так жестоко обмануть меня и своих внучек!

– Не понимаю, о чем вы говорите, – ответил Кальтер на безупречном арабском, мотнув головой. Глядя на его обветренное, загорелое лицо и отросшую за два месяца бороду, его и впрямь можно было принять за араба. Вернее, за арабского военного или полицейского, если брать в расчет отнятое у него оружие и тщательно обысканное обмундирование.

– Хватит придуриваться, дядя Костя! – Верданди, сострожившись, стукнула ладошкой по столу. Что тоже было удивительно, поскольку раньше она никогда не грубила Кальтеру и вообще не повышала на него голос. – Впрочем, я ведь помню, кто ты такой. И подозревала, что ты станешь упираться, как осел, думая, что я – наркотическая галлюцинация! Или что тебе подсунули двойника. Или еще что-нибудь этакое…

Безликий знал, что здесь его не пичкали наркотиками. В Ведомстве он проходил регулярные курсы, пробуя под контролем врачей все новые наркотические препараты и отмечая свою реакцию на них. И если бы ему вкололи какую-нибудь галлюциногенную дурь, он бы сразу это определил по субъективным ощущениям. Нет, сейчас он был точно «чист».

Версия с двойником тоже отпадала. Он слишком хорошо знал Веру. И даже когда она гневалась, что было для Кальтера непривычно, это была все та же знакомая ему Вера, что не стеснялась называть себя его приемной дочерью. Конечно, хороший артист правдоподобно изобразит любой гнев – от простого раздражения до безумной ярости. Но дядю Костю он бы все равно не обманул. Потому что натренированный глаз дяди Кости примечал такие мелочи, какие артист уже при всем старании не сыграет: характерные движения мимических мышц Веры; рисунок морщинок на ее нахмуренном лбу; то, как Вера моргает, двигает головой, едва заметно подергивает указательным пальцем правой руки… Не говоря уже про сотни мельчайших отметинок на коже ее рук, лица и шеи, которые ни один гример не воссоздал бы на двойнике с такой феноменальной скрупулезностью.

– … Я помню, что ты доверяешь мне, почти как самому себе, дядя Костя, – продолжала Вера. – Но сейчас твое недоверие вполне объяснимо и простительно. Вот почему я сочла нужным захватить с собой это.

И она, раскрыв принесенную папку, разложила перед Кальтером ее содержимое.

Безликий взглянул на продемонстрированные ему материалы. Судя по титульному листу, это было его досье. А судя по бланкам, штампам и печатям – то самое досье, которое завел на него Институт Темпоральных Исследований (ИТИ) после того, как Верданди и ее муж Антон забрали тяжелораненого майора Куприянова из две тысячи тринадцатого года в свое светлое будущее…

А годом ранее, в том же смертельно опасном месте Кальтер слетел с катушек прямо во время боевого задания. Он проявил единственную слабость в своей жизни, но это полностью разрушило его карьеру в Ведомстве. Оперативник-интрудер провалил операцию: нарушил приказ и спас случайно встретившуюся ему на пути тринадцатилетнюю путешественницу во времени Верданди. Ее родители погибли, а таймбот, на котором они прибыли в эту эпоху, потерпел аварию. Кальтер помог осиротевшей Вере починить таймбот, защитил ее от всех опасностей, потеряв при этом левую руку, и в итоге отослал девочку назад, в ее родной две тысячи сто восьмидесятый год. К сожалению, сам дядя Костя, на тот момент уже объявленный Ведомством предателем и дезертиром, не смог отправиться в будущее вместе с Верданди. Но она поклялась, что непременно вернется за ним сразу, как только сможет.