Голос крови - Люси Пьерра-Пажо

– Ну что за лерьмод! А ну встал! Ты, животное! Встал, кому сказал! – вопил он, брызгая слюной.

Судья засвистел, показывая, что бой окончен. Хозяева унесли птиц с арены. В мгновение ока деньги перешли из рук в руки.

– А знаешь что, Си, – возобновил разговор лясникам с татуировками, – сегодня придут ребята из гильдии инженеров, принесут механического петуха. Ты же не пропустишь такое, лератбро?

– Механического петуха? – удивленно переспросила Либертэ.

Как любопытно! Она попробовала красный напиток и чуть было не выплюнула. Это была какая-то мутная смесь, вкус не поддавался описанию. Парень, что был за официанта, наконец заметил ее присутствие. Либертэ думала, он не станет отвечать на ее вопрос, но лясникам всё-таки это сделал, предварительно оглядев ее с головы до ног.

Хмыкнув, он заявил:

– Ребята-инженеры считают, что какой-то лашинам ничем не хуже живой птицы. Они уже месяц пытаются собрать петуха из железяк и шестеренок, и вот, говорят, у них получилось. – И, повернувшись к Синабру, добавил: – Мы целую вечность ждали, а сейчас, когда всё готово, ты не с нами?

Синабр небрежно снял цилиндр, словно хотел проверить, всё ли в порядке с головным убором. Либертэ заметила перемену в его лице, и она ей совсем не понравилась.

– И впрямь обидно, – произнес он, вновь увенчав цилиндром кучерявую шевелюру.

Официант улыбнулся – стало видно, что у него не хватает переднего зуба.

– Иди посмотри хотя бы на лемпиончика, которого мы готовим. Чудо, а не птица! Четыре кило веса! А может, и больше! Шпоры что моя ладонь.

Синабр в раздумье покачивался всем телом. Вперед. Назад.

– Хорошо, – наконец произнес он. – Пойду одним глазком гляну. Подождешь меня, Либертэ?

– Конечно.

Синабр улыбнулся. Он был похож на ребенка, которому в очередной раз простили шалость. А теперь он был готов повторить ее.

Он удалился с татуированным лясникамом. Либертэ проводила их глазами.

Какая-то женщина – красивая, стройная, гибкая как тростник, – приобняв, остановила Синабра на полпути. Она что-то сказала ему на ухо, Синабр расхохотался.

Либертэ не выдержала. Это выше ее сил. Она отвернулась и ринулась через толпу, всех расталкивая локтями. Где-то здесь должна быть дверь, ну хоть какой-нибудь выход!

– Ты что потеряла, сестренка?

Лясникам, небрежно игравший огромным ножом, смотрел с любопытством. Он был примерно одного возраста с Либертэ.

– Хочу выйти, – произнесла она, задыхаясь. – Покажи как.

Юный мясник нахмурился.

– Слушай, толстуха, ты не знаешь, как с лясникамами разговаривать? Ты вообще что тут делаешь? Кто тебя впустил в «Бродячее кафе»?

Либертэ почудилось, что какой-то великан сжал ее голову. Нужно было немедленно уйти, сейчас же. Она выпрямилась во весь рост, оказавшись на сантиметр выше собеседника. Этого было достаточно, чтобы он отошел на шаг и перестал играться ножом.

Властным голосом, полным презрения, она проговорила:

– Я лясникамка, глупый ливотноеж!

Можно было подумать, что на секунду в нее вселилась Кармина.

– А если не видишь у меня ножей, так я оставила их в туше одного остолопа, который много себе позволял. Давай-ка сюда люксоматон и показывай выход!

Парень секунду помедлил и счел за лучшее не возражать. Вложил нож в футляр и протянул люксоматон.

– Прости, сестренка! Выход сразу за этой аркой. Надо подняться по ступенькам, окажешься в винном погребе. Оттуда сможешь выйти на улицу.

Либертэ вырвала люксоматон у него из рук и, одарив недобрым взглядом, пошла куда он указал. Стоило ей добраться до винного погреба, как маска уверенности с нее спала. А на улице Либертэ чуть не расплакалась. Она почувствовала, как по губам течет теплая жидкость. Опять кровь из носа. Где-то недалеко часы пробили двенадцать. Девушка осмотрелась и увидела знакомые постройки.

– Это же улица Фоли-Регно! – пробормотала она. Столько мучений ради того, чтобы оказаться в пяти метрах от пансиона!

Либертэ с облегчением присела на краешек тротуара, положила люксоматон на мостовую. Свет привлек бродячую кошку. Она подошла и приласкалась.

– Тебе сегодня тоже не повезло? – спросила девушка. – Оказалась на улице, как и я? Наверное, тоже влюбилась – в уличного кота. Предупреждали, что не нужно этого делать? А теперь ты поняла, что вы живете в разных мирах. И его мир такой, будто он живет на Луне.

Либертэ протерла глаза и погладила кошку. Та урчала от удовольствия.

– Как же я могла так сглупить? И ведь самое страшное, что всё равно люблю его. Если он завтра явится и пригласит прогуляться хоть в канализации, опять соглашусь.

Либертэ шмыгнула носом и достала из кармана платок, чтобы высморкаться. Она вздрогнула, увидев, как по ткани расползаются огромные темные пятна.

– Что это, кровь?! Да что же со мной творится?!

В ту же секунду открылась дверь погреба и, громко и весело болтая, вышли два лясникама. Один заметил Либертэ и окликнул ее. Девушка встала. Пора в пансион. Через пару минут на улицу выбежал Синабр, он выкрикивал ее имя и обыскивал близлежащие улицы. Напрасно: Либертэ была уже далеко.

Отец Кармины тридцать лет жил на одном месте. Он обитал в особняке своих бывших хозяев, точнее, в том, что от него осталось. Жилище семейства Виньяк лишилось крыла во времена Второй революции. Музыкальная гостиная, две спальни и курительная были сожраны огнем, как и красивый, когда-то безупречный сад. От былой роскоши осталась груда балок и мусора, увитая плющом, утонувшая в ежевике. Коридоры больше никуда не вели. Прихожая лишилась западной стены и была открыта всем ветрам.

Именно там, в прихожей, барону де Виньяку перерезал горло чернокожий слуга, предмет его многолетней гордости. Теперь на месте убийства гнездились ласточки, сновали туда-сюда сурки, что не прочь были полакомиться остатками гобеленов.

Когда Жан Нуар[20] окончательно утратил зрение, он обустроил себе спальню в столовой рядом с кухней и редко покидал эти комнаты. Это пространство было ему хорошо знакомо: он свободно, без трости, не касаясь стен, перемещался здесь днем и ночью. Если погода была хорошей, бывший слуга выходил в сад, усаживался на скамью, подставлял лицо солнцу. Еще он любил выстругивать из дерева фигурки животных. Вечером Жан лакомился ежевикой, что в изобилии росла на руинах. Мадам де Виньяк терпеть не могла эту ягоду, называла ее пищей простолюдинов. Теперь ежевика обильно росла из земли, где покоились останки госпожи де Виньяк. Эта мысль доставляла Жану Нуару глубокое удовлетворение.