Последняя жатва - Ким Лиггетт

– А нам это по карману?

– Я уже давно коплю деньги. Отец бы этого хотел. Умничка заслуживает шанса начать новую, лучшую жизнь.

Мама хватает меня за руку и стискивает ее так крепко, что я чувствую, как она дрожит, изо всех сил стараясь удержать свои эмоции в себе. Из ее глаз вытекают слезы, и я отвожу взгляд. Я знаю, ей бы не хотелось, чтобы я видел ее такой.

– А завтра вечером мы поедем на Праздник урожая. Вся наша семья. Я поговорил с мистером Нили и собираюсь занять свое место в совете.

Не в силах больше сдерживаться, она судорожно выдыхает и крепко обнимает меня, прижав к себе. Я так давно ее не обнимал. И думаю, она сама никого ни разу не обняла с тех пор, как погиб отец. От этих мыслей меня пронзает душевная боль. Я чувствую, насколько костлявыми стали плечи. Поверить не могу, что она так ужасно исхудала.

– Мне страшно, – шепчет она мне на ухо.

– Почему? Чего ты боишься?

– Разве ты их не слышишь? – Она вцепляется в мою рубашку.

– Что я должен слышать? – Я высвобождаюсь из ее хватки. Она молчит и просто неотрывно смотрит на стену… на мух. – Тебе надо поспать. – Я помогаю ей встать на ноги и веду по лестнице, потом ввожу в ее спальню. – Завтра у нас будет важный день. – Она забывается сном еще до того, как я укрываю ее стеганым лоскутным одеялом.

Мне казалось, что ей становится лучше, но после годовщины она, похоже, опять потеряла почву под ногами. Может быть, она инстинктивно чувствует, что происходит вокруг… чувствует, что грядет какое-то зло.

– Скоро все это закончится, – говорю я и осторожно закрываю за собой дверь.

Достав конверт из заднего кармана джинсов, я подсовываю его под дверь Джесс, затем заглядываю в комнату Умнички. Здесь светлее, чем в остальной части дома, потому что она никогда не задергивает штор, как будто желает видеть все и ничего не пропускать. Когда она спит, то похожа на ангела с этими своими длинными темными ресницами и румяными щечками. Она улыбается во сне. Я не знаю больше никого, кто бы улыбался во сне. Укрывая ее сползшим одеялом, я замечаю, что она прижимает к себе затасканного пупса. Это не особая семейная реликвия. Пупса ей подарила какая-то женщина в похоронном зале во время церемонии прощания с нашим отцом. Когда я спросил, почему она вдруг начала так носиться с этим пупсом, она ответила, что практикуется. Это еще одна причина, почему Умничке надо учиться в школе Всех Святых. Ведь она способна на куда большее.

Я знаю, что Умничка не любит, когда кто-то касается ее волос, но мне непонятно, как она может спать с этими своими несимметричными косичками. Когда я наклоняюсь к ней, чтобы снять с них резинки, то вдруг замечаю, что глаза старой куклы-пупса открыты и смотрят прямо на меня – чернильно-черные, мерцающие в темноте.

Я, спотыкаясь, пячусь, отступаю на несколько футов назад и чувствую, как сердце часто и гулко бухает у меня в груди. Еще секунду назад глаза пупса были закрыты, я в этом совершенно уверен. И тут я вспоминаю объяснение мисс Грейнджер насчет того, что я, мол, пророк, и всего, что с этим связано. Возможно, то, что я сейчас вижу, творится только в моей голове, что таким странным образом проявляется мой страх. Я на миг зажмуриваю глаза и делаю глубокий вдох.

Что-то со стуком падает на пол. И слышится звук волочения.

Я чувствую, что вокруг меня присутствует какая-то темная сущность.

Открыв глаза, я вижу, что Умничка перевернулась на живот, а кукла-пупс лежит у моих ног. Я переворачиваю куклу ногой и вижу, что глаза ее закрыты. Я нервно выдыхаю скопившийся в легких воздух. Должно быть, пупс свалился с кровати, когда Умничка перевернулась. Я испытываю легкое чувство вины, когда все-таки пинаю куклу носком ботинка и загоняю ее под кровать. Я знаю, моя сестренка любит этого пупса, но надеюсь, что она скоро про него забудет – как говорится, с глаз долой, из сердца вон.

Я закрываю дверь Умнички и направляюсь к двери собственной спальни, но, подойдя к ней, понимаю, что не могу заставить себя туда зайти. Может быть, от недосыпания у меня начнется бред, но я точно знаю – едва моя голова коснется подушки, как мне начнут сниться дурные сны. А меня ужасает перспектива снова погрузиться в кошмар. Только не сейчас.

Помня о том, что нельзя ступать на скрипучие половицы, я осторожно спускаюсь по лестнице и надеваю свои рабочие ботинки и куртку.

И иду через пшеницу к комбайну, единственному прибежищу, где я могу обрести покой.

К девяти часам утра я уже убрал еще семь акров пшеницы, принял душ и сказал Умничке, что нам с ней нужно ехать, потому что нас ожидает приключение. Приключение, в котором будем участвовать только мы.

– Надень что-нибудь красивое, – говорю я ей, а сам выхожу и начинаю ждать ее, сидя в пикапе. Я не могу сидеть на кухне и смотреть, как мама отчаянно пытается овладеть собой, а взгляд у нее при этом такой затравленный. Она похожа на вот это одинокое семечко ивы, которое сейчас пристало к «дворникам» на ветровом стекле моего пикапа – она так же колеблется на грани, и один-единственный сильный порыв ветра может унести ее куда-то далеко-далеко, где я до нее уже не достучусь. Я наблюдаю, как семечко улетает в сторону ранчо Нили. Быть может, если сегодня вечером в кругу членов Общества охраны старины мама увидит своих старых подруг, свою прежнюю жизнь, это пойдет ей на пользу и ей станет лучше.

Умничка вприпрыжку выбегает из дома, одетая в розовый с фиолетовом костюмчик феи – с крыльями за спиной и всем прочим, что полагается иметь фее. Я сдвигаю бейсболку как можно ниже, пытаясь скрыть улыбку. Я понимаю – вероятно, мне следовало бы сказать ей вернуться в дом и переодеться, но по мнению Умнички именно этот из ее нарядов – самый красивый. Так зачем портить ей праздник?

– Ты выглядишь чудесно, – говорю я, соскочив на землю и подняв ее на подножку у пассажирского сиденья.

– Спасибо. – Она усаживается на сиденье и осторожно кладет рядом с собой свою волшебную палочку.

Когда мы по Шоссе 17 доезжаем до границы нашего округа и пересекаем ее, Умничка наконец спрашивает, куда мы едем. Но мне кажется, что ей все равно, куда, пока мы с ней вместе. У нас двоих всегда было именно так.

– Я везу тебя в Мерфивилль.

– В магазин автозапчастей? – Она вынимает из бардачка карту. На лице ее нет ни тени разочарования.

– Нет. Я везу тебя к церкви Всех Святых.

– К тому зданию с высоченным шпилем? Ничего себе! А зачем?

– Ну… – говорю я и, вытащив из кармана письмо из школы, отдаю его ей. – Вы, мисс Натали Энн Тейт, приняты в тамошнюю частную школу и будете в ней учиться.

Она расправляет листок бумаги на коленях, теребит его края.

– Я что, сделала что-то не так?

– Ну что ты, конечно, нет. Это школа для одаренных детей. Таких, как ты.

Она с усилием сглатывает.

– Но ты ведь не станешь меня там оставлять, да?