Князь Света - Роджер Желязны

Храм расположился на невысоком холме почти в самом центрегорода, каждую из четырех его стен разрывали посередине огромные ворота. Они,как, собственно, и стены, были сплошь покрыты резьбой, теснящимися,смыкающимися друг с другом ярусами высеченных из камня фигур; красовались таммузыканты и танцовщицы, воины и демоны, боги и богини, звери и артисты, стражии девы, любовники во всевозможных сочетаниях и бесчисленные гибриды людей иживотных. Ворота эти вели в первый, внешний двор, в котором опять же высилисьстены — уже со своими воротами, которые, в свою очередь, вели во второй,внутренний двор. В первом находился небольшой базар, где продавалось всенеобходимое для поклонения богам. Кроме того, размещалось там множествомаленьких святилищ, капищ, часовен, посвященных второстепенным божествам. Чеготолько не было в этом дворе: попрошайствующие нищие, смеющиеся дети, медитирующиесвятые, сплетничающие женщины, курящиеся благовония, распевающие птахи,побулькивающие сосуды для очищения, басовито гудящие молитвоматы — все этоможно было обнаружить здесь круглый день.

Ну а внутренний двор, с его величественными святилищами главныхбогов, являлся средоточием всей религиозной деятельности. Люди распевали иливыкрикивали молитвы, бормотали стихи из вед, стояли — одни, вытянувшись вструнку, другие — на коленях, лежали, простертые ниц перед огромными каменнымиизваяниями, которые подчас так любовно были увиты гирляндами цветов, так густонатерты красной кункумовой пастой и окружены грудами приношений, что невозможнобыло догадаться, какое же божество потонуло здесь в океане осязаемогопоклонения. Время от времени трубили храмовые трубы, и тогда все на минутусмолкали, чтобы оценить их эхо, затем гам возобновлялся с новой силой.

И никому не пришло бы в голову спорить, что королевой Храмабыла Кали. Ее высокая, изваянная из белого камня статуя в гигантском святилищегосподствовала над внутренним двором. Едва заметная ее улыбка, может быть, чутьпрезрительно снисходительная к остальным богам и их богомольцам, на свой ладприковывала взгляд не менее, чем ухмылки гирлянды черепов, свешивавшихся с ееожерелья. В руках она сжимала кинжалы, а тело ее, схваченное художником всередине шага, казалось, не решило, не стоит ли пуститься в танец и лишь потомповергнуть пришедших к ее святилищу. Полными были ее губы, широко открытымиглаза. При свете факелов казалось, что она движется.

Поэтому немудрено было, что лицом к лицу с ее святилищемстояло святилище Ямы, бога смерти. Решено было — и достаточно логично —священнослужителями и архитекторами, что из всех божеств именно ему пристало,ни на минуту не отрываясь, весь день соизмерять свой полный решимости взгляд совтречным взглядом богини, вторя своей кривой усмешкой ее полуулыбке. Даже самыеблагочестивые посетители старались обычно обойти эти два святилища стороной иуж всяко не проходить между ними; а когда на город опускались сумерки, в этойчасти храма воцарялись тишина и неподвижность, и не тревожил их никакойприпозднившийся богомолец.

С севера, когда дохнул на округу вешний ветер, пришел сюданекто по имени Рилд. Невелик ростом, хрупкого сложения, с головой — хоть инебогат он был прожитыми годами — убеленной, должно быть, сединой, — таковбыл Рилд; облачен он был в обычное темное одеяния пилигрима, но когда нашли егов канаве, где без памяти лежал он в приступе лихорадки, намотан был на егопредплечье малиновый шнурок удушителя, знак его, Рилда, истинной профессии.

Пришел Рилд весной, во время празднества, в Алундил средизелено-голубых полей, в Алундил лачуг под соломенной кровлей и одноэтажныхдеревянных халуп, немощеных улиц и многочисленных постоялых дворов, базаров,святых подвижников и сказителей, великого религиозного возрождения и егоУчителя, молва о котором разнеслась далеко за пределы округи, — в АлундилХрама, царила в котором его покровительница.

Время празднеств.

Лет двадцать тому назад этот традиционный местный праздникне касался даже ближайших соседей. Но теперь, когда стекались сюда бесчисленныепутешественники, привлеченные присутствием Просветленного, проповедующегоистину Восьмеричного Пути, Фестиваль в Алундиле привлекал такое количествопилигримов, что переполнены были все комнаты и углы, где только можно былообрести приют. Владельцы палаток сдавали их внаем втридорога. Даже в конюшняхютились люди, даже голые клочки земли сдавались как участки для временныхлагерей.

Любил Алундил своего Будду. Много было городов, пытавшихсяпереманить его, выманить из пурпурной рощи. Шенгоду, Цветок Гор, сулил емудворец с гаремом, лишь бы он принес свое учение на его склоны. Но Просветленныйне пошел к горе. Каннака, порт на Змеиной Реке, предлагал ему слонов и корабли,городской дом и загородную виллу, лошадей и слуг, только бы он пришел ипроведовал на его пристанях. Но не пошел Просветленный к реке.

Оставался Будда у себя в роще, и все живое стекалось к нему.С годами, как откормленный дракон, все разрастался праздник — и в пространстве,и во времени, и, как чешуя оного — само мерцание, — все пышнее имноголюднее становился он. Местные брамины не одобряли антиритуалистическоеучение Будды, но благодаря его присутствию переполнялась казна их, и пришлосьим научиться жить в тени восседающего учителя, не произнося слова тиртхика —еретик.

И оставался Будда у себя в роще, и все живое стекалось кнему, в том числе и Рилд.

Время празднеств.

Барабаны зарокотали вечером третьего дня. На третий деньзаговорили громовыми раскатами огромные барабаны для танца катхакали.Стремительное, как пулеметные очереди, на многие мили разнеслось стаккатобарабанной дроби, через поля проникло оно в город, наполнило его, наполнилособой пурпурную рощу и болотистые пустоши позади нее. Одетые в белые мундусыбарабанщики были обнажены до пояса, и на их темных торсах поблескивали капелькипота; работали они посменно, столь выматывающим был поддерживаемый ими могучийпульс; и ни на миг не прерывался звуковой поток, даже когда очередная сменабарабанщиков выдвигалась, отдохнув, вплотную к туго натянутым на маханагарыкожаным мембранам.

С наступлением темноты путешественники и горожане,пустившиеся в путь, едва заслышав перебранку барабанов, начали прибывать напраздничное поле, не менее просторное, чем поля древних сражений. Там ониподыскивали себе свободное местечко и усаживались коротать время в ожидании,когда сгустится темнота и начнется драма, потягивая сладко пахнущий чай,купленный на лотках и в палатках, расставленных повсюду под деревьями.

В центре поля стоял огромный, высотой в рост человека медныйкотел с маслом, через края которого свешивались фитили. Их зажгли, и онипопыхивали в ответ мерцавшим у палаток актеров факелам.

Вблизи грохот барабанов становился и вовсе оглушающим,гипнотическим, а сложные, синкопированные их ритмы — коварными.