Сен-Жюст. Живой меч, или Этюд о счастье - Валерий Шумилов

Луи Антуан. Мои вещи, мать. Мои, ибо я наследник своего отца.

Мари Анн. Так же как и твои сестры.

Луи Антуан. Вы – женщины. Женщина не может распоряжаться мужчиной. Женщина должна подчиняться мужчине. Так было всегда. Так говорит твоя Церковь. Ты – женщина, ты не можешь указывать взрослому мужчине, что ему делать.

Мари Анн. Ты – взрослый мужчина?! Так-так, а знаешь, с каким ужасом твои сестры смотрели на открытые ящики, откуда исчезло наше фамильное серебро? Сначала – эти твои связи… внебрачные связи… А теперь еще и кража!

Луи Антуан. Мое серебро. Я – законный наследник. Фамильное серебро с анаграммой «Сен-Жюст» принадлежит… должно принадлежать Антуану Сен-Жюсту. Я – чист.

Мари Анн. Ты хотел поджечь коллеж!

Луи Антуан. Мать, что ты говоришь!

Мари Анн. Об этом мне рассказал аббат Понтевье. Ты – бездельник, развратник, праздный гордец! Ужасно, ужасно! Имея столько способностей, если твои учителя не лгут, ты проводишь время подобно развратному аристократу, разряженный, словно девица в свои кружева, совершенно не думая о будущем! У тебя всегда скучающий вид и ты никогда не улыбаешься! Ты гордишься нашим новоприобретенным дворянством и груб с простыми людьми! Твое обычное времяпровождение – ходить гулять по кладбищам вместо посещения церкви и соблазнять чужих жен!

Луи Антуан. Я пойду…

Мари Анн. Подожди, Луи. Прости меня. Я погорячилась. Я… сорвалась.

Луи Антуан. Я чист. Все, что ты сказала, не касается меня. Тереза Желе не была замужней женщиной. И мы поклялись обручиться. И сделали этот не перед людьми – перед собою и перед Богом… А вот Франсуа Торен просто пожелал получить контору своего тестя в качестве приданого за Терезу. Тут как раз не было никакой любви – один интерес. Поэтому он закрыл глаза даже на то, что невеста досталась ему не из первых рук…

Мари Анн. И ты говоришь, что ты чист… Все эти женщины… Что за ужасное время наступило с напечатанием этих безбожных книг!

Луи Антуан. Чужие жены? Вот уж неправда! Я не встречался с мадам Торен. Но если так говорят, надо подумать. Адюльтер? Да! Я не думаю, что Тереза счастлива в браке с этим простаком. Он у меня еще будет носить…

Мари Анн. Прекрати. Нельзя так говорить. И забудь о госпоже Торен. Я ругала тебя, но теперь скажу другое: Тереза Желе была тебе не пара. Ты достоин большего, чем эта простушка, которая рядом с тобой выглядела чуть ли не дурнушкой.

Луи Антуан. Я сам буду решать, чего я достоин.

Мари Анн. Ты винишь меня в том, что я расстроила свадьбу?

Луи Антуан. Ты все знала. Вы сговорились. Ведь отец Торена – твой нотариус.

Мари Анн. Нотариус нашей семьи, Луи. И хороший нотариус. Но я бы ничего не смогла сделать: решение о свадьбе давно было обговорено между двумя семьями наших единственных в Блеранкуре нотариусов. Это было бесполезно. Зачем бы я стала вмешиваться? И вообще, тебе рано думать о свадьбе. Как ты знаешь, Луи Жану было пятьдесят, когда он женился на мне.

Луи Антуан. Я вообще не собираюсь жениться. Никогда.

Мари Анн. Никогда?…

Луи Антуан. Никогда. Тереза единственная, кого я когда-нибудь мог полюбить.

Мари Анн. Никогда слишком быстро проходит, Луи… Что ты собираешься делать?… Будешь изучать право? А потом? Ответь мне, Луи…

Луи Антуан. Я буду ждать…

* * *

РЕЙМСКИЕ КОНСПЕКТЫ

Поступив в октябре восемьдесят седьмого года на факультет права Реймского университета, я воспользовался сословной привилегией, позволяющей дворянам сокращать срок обучения, и уже в апреле следующего года получил звание лиценциата права. Полгода… Столько же, сколько прошло времени в пансионе на улице Пикпюс… Но в этот раз шесть месяцев были потрачены не напрасно (мать могла быть довольна! – если бы я нуждался в ее похвалах), – я, не отвлекаясь абсолютно ни на что, кроме учебы, провел все эти месяцы жизнью затворника, исключая небольшие прогулки по пантеонам мертвых (мать была права, упрекая меня в этом пристрастии), которые я посещал с книжкой в руке…

Кроме предметов права сотни часов я посвятил штудиям философских и исторических трактатов, окончательно заставивших примкнуть меня к «партии философов».

Надо сказать, что ни учение о воспитании Гельвеция, ни дуализм Декарта, ни чувственное познание д’Аламбера, ни философия ощущений Кондильяка мало привлекали меня. Скептицизму Бейля я предпочитал скептицизм Монтеня. Еще более чем атомистический материализм Гассенди мне претило механистическое естествознание Дидро, принцип редуцируемости природы Гольбаха и принцип «человека-машины» Ламерти. Так я бы никогда бы не согласился с утверждением последнего, что душа всего лишь «материальный двигатель живого организма», – занятия в монастырском коллеже ораторианцев все же не прошли даром, – я верил в бессмертие души и вечное спасение [32]. Впрочем, как я уже сказал, мой Бог, бог Руссо, Верховное существо Вселенной олицетворялось скорее с Богом-природой, чем с жестоким мстителем Ветхого Завета:

писал я в то время [33].

Многочисленные, различные и противоречащие друг другу учения просветителей могли только запутать ищущих знание. Позже в своем первом трактате «Дух Революции…» я с некоторым раздражением отметил: «Философы слишком легкомысленно относились к беспорядку в человеческих делах. Сенека, Монтень и многие другие с большим остроумием показали, что все плохо. Но где выход? Я не люблю врачей, которые говорят, я люблю тех врачей, которые исцеляют».

Но были философы, которые предлагали и средство исцеления…