Каурай. От заката до рассвета. Часть 2 - Александр Артемов

мертвеца подавиться и упереться затылком в пол. Скрюченные пальцы еще силились дотянуться до одноглазого, который осторожно переступил барьер и приближался к чудовищу с обнаженной саблей, надеясь на этот раз покончить с ним одним ударом.

Но стоило ему покинуть круг, как с пола тут же поднялись две мертвые женщины, точно ждавшие, когда же одноглазый покинет укрытие. Они приближались не проронив ни единого звука, еле слышно переставляя босые ноги. Их глаза были плотно сомкнуты, лица ничего не выражали.

Ничего, кроме тупой решимости разорвать Каурая на части.

Первую одноглазый продырявил штыком. Клинок прошил ей глазницу и увяз в черепе, мигом оборвав ее вторую “жизнь”. Она рухнула на пол как подкошенная. Вторая, жутко вереща, попыталась расцарапать одноглазому лицо ногтями, но росчерк сабли срубил ей две кисти разом. Бледная плоть зашипела от соприкосновения с имлианской сталью, Каурай оттолкнул мертвую сапогом и снова взмахнул саблей.

Рассеченное надвое тело еще дергалось, когда он переступил через него. Но вскоре его тоже взяла упрямая смерть.

Поп умирал тяжелее всего.

В этом прогоревшем до костей чучеле уже мало что напоминало прежнего отца Кондрата — мантия превратилась в клочковатое, плешивое рубище, кожа полностью сошла с пухлого лица, мясо медленно расползалось и маслом стекало на пол, открывая бледную кость. Глаза полопались, и на их месте зияли две черные дырки, заполненные кровью и гноем.

Одноглазого передернуло, когда существо дернулось, перевернулось на живот и медленно поползло к его ногам, щелкая челюстями. Каурай взмахнул саблей, и отрубленные кисти мертвеца заскакали по полу. Взмахнул другой — и черная голова с тлеющей бородой покатилась в угол. Тело задергалось, потрясая культями, и затихло.

И тут снова — от ворот до алтаря — долгим, могучим колесом прокатился колокольный звон. И церковь словно взбесилась.

Одноглазый выругался, перехватил саблю двумя руками и закрутил головой, вглядываясь в самые темные закоулки, откуда разило гнилью и слышались недовольные шепотки. Каждый удар колокола звучал с такой яростной силой, что едва не сшибал с ног. Глаза темных святых и смелых двигались, стены стонали, а деревянный пол бился в такт подземному звону, утробными толчками выдавливая из себя острые гвозди, словно нечто большое и жутко злое просилось на свободу.

Каурай попытался вернуться к гробу, но едва не рухнул, когда снизу отошла доска и наружу полезла длинная кривая рука. Тускло блеснула сталь — когтистая кисть отлетела в сторону, брызгая черной кровью, а из-под полов полился жуткий, жалобный вой. Рядом раскололась другая половица — дыра породила бледную рыбью физиономию. Плоскую морду скосило на бок, выпученные глаза уставилась на одноглазого с каким-то отрешенным выражением. Каурай выхватил штык — чудище взвизгнуло и скрылось, но на его месте тут же выросли два других рукастых монстра.

Не теряя ни мгновения, одноглазый помчался обратно в круг, огибая мычащих горбунов и перепрыгивая рычащих карликов, один за другим вылезающих из-под полов. Сабля сверкала в его руке, наповал разя каждого, кто вставал на его пути. Каурай несся со всех ног, оставляя за собой дорожку из отрубленных рук, клешней и плешивых голов.

Но не успел он добежать до гроба каких-то десятка шагов, как вокруг его сапога сомкнулись костлявые пальцы.

Одноглазый упал на бок, сильно приложившись плечом, и едва не упустил саблю. Вырваться и вскочить не удалось: хватка у упрямого мертвяка оказалась железной. Над ним уже зависала волосатая тень — тяжелая, бугристая стопа держала клинок сабли.

Колокольный звон торжествующе бил по ушам, лишая ориентации и воли к борьбе.

Но Каурай все же попытался: зарычал во все горло и въехал свободной ногой мертвяку в морду. Когти вовсю скрежетали по пластинам его брони, силясь найти неприкрытые бреши, когда следующий штык угодил в ступню — волосатая тень закачалась, на мгновение ослабив нажим. Клинок выскользнул, и Каурай сходу снес державшему его уроду половину трухлявой головы. Однако тиски сжались только крепче, и еще пара мгновений утонули в тяжелом колокольном бое. Новый взмах сабли разорвал монстру сухожилия и гнилая рука с трескам разорвалась на пополам. Одноглазый подскочил, наудачу завертевшись на месте в смертоносном пируэте. Когда лезвие остановилось, окропленное гнилой дурнопахнущей кровью, ножны покинули еще пара штыков и пригвоздили к земле двух иглозубых карликов, подбиравшихся к одноглазому с боков. Каурай не дал им очухаться — в прыжке взмахнул сталью, разрубив обоих напополам, но не остановил смертельный танец. За ними тянулась тройка слепых горбунов, но и их ожидала та же участь. Первому одноглазый не дал даже разогнуться — подрубил ногу и вогнал штык прямо в сгнивший мозг. Второму вдарил сапогом в распухший живот, тут же взорвавшийся гноем, и отбросил рычащую образину на спину — штык закончил дело. Третий впустую черканул лапой по броне и почти сомкнул челюсти на его горле, но клинок оказался быстрее. Зубастая голова покатилась по полу, но это не остановило его шаркающей походки. Горбун прошел еще немного, прежде чем врезаться в группу своих склизких друзей.

Чудовищ меньше не становились — их толпы смыкались. Одноглазый рвался к спасательному кругу, на ходу вытаскивая из поясного кармана склянку с Морцией. Вырвав пробку зубами, он подбросил ее над плешивыми головами. Ударившись о череп карлика изумрудная пыль вырвалась на свободу и вместе с ним накрыла еще пятерых упырей, превращая их шкуру в кипящее желе. Попутно Каурай выхватил штык и послал в морду горбатого монстра, который едва не сцапал его своими щупальцами. Клинок пробил ему грудную клетку, заставил утробно заворчать, но не остановил — горбун продолжил упрямое движение. Тогда следующий клинок влетел ему прямо в морду, скосил ее на бок и принудил чудище рухнуть на пол, уступив место новому порождению мрака. Сабля располосовала и его.

Наконец скакнув через белую черту, Каурай развернулся, вскидывая саблю, и бросил печальный взгляд на арбалет, который он по глупости оставил тварям. В колчане оставалось порядочно болтов, которыми он считай и не пользовался, а портупея со штыками была уже наполовину пуста. Сабля и несколько посеребренных штыков — единственное на что он мог положиться.

Считать врагов уже не имело смысла — в притворе и срединной части, спина к спине, столпилась уже сотня упырей, вурдалаков и горгулий, а их собратья сплошным потоком текли из-под полов и вылезали из углов на потолке. С образов на иконостасе сходила выцветшая краска, обнажая мохнатые рыла и перепончатые крылья. Выбравшись из своих расписных темниц, горгульи с шипением и клекотом ползли по стенам как пауки и ступали на пол, присоединяясь к общему шествию. Все больше