Фальконер - Джон Чивер

Яхта отошла от причала, и рев мотора заглушил крики сторожа, но Фаррагат всю ночь слышал его голос, несмотря на виски и девушек, и будет слышать его, наверное, до конца своих дней. Он рассказывал об этом трем психоаналитикам. «Понимаете, доктор Гэсподен, услышав крик старика: „Стойте, стойте“, я впервые в жизни понял своего отца. Да-да, когда я услышал: „Стойте, стойте“, я словно услышал своего отца, я осознал, что он чувствовал, когда я надевал его фрак и шел танцевать котильон. Голос старика в ту летнюю ночь помог мне впервые в жизни понять отца». И сейчас Фаррагат повторил эти слова газонокосилке.

День был отвратительным. Стоял такой густой туман, что видимость, думал Фаррагат, составляла не больше двух сотен ярдов. А вдруг это помогло бы ему совершить побег? Нет, вряд ли. При мысли о побеге вспоминался Джоди: это было приятное воспоминание, ведь на прощанье они страстно поцеловали друг друга. Судя по всему, администрация и епархия епископа скрыли то, что Джоди сбежал, и ему теперь не суждено стать героем тюремного фольклора. Фаррагат узнал о дальнейшей судьбе Джоди у Ди Маттео, помощника капеллана. Однажды, поздно вечером, они встретились в туннеле, когда Фаррагат уходил из «Долины». Это произошло примерно через полтора месяца после побега. Ди Маттео показал Фаррагату фотографию из газеты, присланной ему по почте. На фотографии был Джоди в свадебном фраке — великолепный Джоди в момент триумфа. Его удивительная красота не померкла даже на серых страницах провинциальной газетенки. Невестой оказалась серьезная, молодая девушка явно восточного происхождения. Под снимком было подписано, что Г. Кейт Морган женился на Салли Чау Лай, младшей дочери Лиин Чау Лая — директора фабрики, где изготовлялись провода и где работал жених. В газете больше ничего не говорилось, но Фаррагату больше ничего и не надо было. Он расхохотался, но Ди Маттео было не до смеха. Он злобно сказал:

— Он обещал меня дождаться. Я спас ему жизнь, и он обещал дождаться. Он любил меня — Господи, как же он меня любил! Он отдал мне свой золотой крестик.

Ди Маттео выпутал крестик из волос на груди и показал его Фаррагату. Фаррагат хорошо знал этот крестик — на нем, скорее всего, остались следы его зубов; крестик пробудил в нем воспоминания о любимом — очень яркие, но совсем не грустные.

— Похоже, он женился на ней ради денег, — сказал Ди Маттео. — Она наверняка очень богата. А ведь обещал дождаться меня.

Фаррагат заранее спланировал, как будет стричь газон. Каждый раз, дойдя до середины, он разворачивался и стриг в другом направлении, чтобы состриженная трава не собиралась в кучи, постепенно высыхая и выцветая. Он где-то прочел, что состриженная трава служит отличным удобрением, хотя ему всегда казалось, что она для этого слишком безжизненна. Он работал босиком: босыми ступнями лучше чувствуешь землю, чем в тюремных ботинках. Прежде чем стричь газон, Фаррагат связал шнурки на ботинках и повесил ботинки себе на шею, чтобы их не украли и не разрезали на полоски, из которых можно сделать браслеты для часов. Ему нравилась эта незамысловатая геометрия. Чтобы стричь газон, нужно понимать землю. Чувствовать все ее неровности — как чувствуют их лыжники. Нужно понимать ее так же, как понимаешь свой город, округ, штат, свой континент и свою планету, а понимать планету — значит чувствовать ее ветра, как чувствовал их отец, умело управлявшийся с кэт-ботом и воздушными змеями. Все в мире едино, все связано.

Закончив стричь газон, Фаррагат убрал газонокосилку обратно в гараж.

— В «Стене» бунт, — бросил через плечо Убийца, склонившись над двигателем. — По радио передавали. Захвачено двадцать восемь заложников. Просто сейчас время такое. Подпали матрас и жди, когда тебе проломят черепушку. Да, просто сейчас такое время.

Фаррагат помчался в свой блок. Там царила приятная тишина. Тайни смотрел какое-то шоу по телевизору. Фаррагат разделся, окунул мочалку в холодную воду и стер с себя пот. «А теперь, — заявил ведущий телешоу, — давайте еще раз взглянем на призы. Вот серебряный кофейный сервиз из восьми предметов в стиле эпохи Томаса Джефферсона». Шоу прервалось, и, пока Фаррагат натягивал штаны, на экране возник диктор — молодой мужчина с грубыми чертами лица и соломенными волосами, — и серьезно сказал: «На севере штата, в тюрьме Амана, которую обычно называют „Стена“, заключенные подняли бунт и захватили в заложники, по разным данным, от двадцати восьми до тридцати сотрудников тюрьмы. Заключенные угрожают перерезать им горло, если их требования не будут выполнены. Директор тюрьмы Джон Купер, — простите, — директор исправительного учреждения Купер согласился встретиться с заключенными на нейтральной территории и сейчас ожидает прибытия Фреда Д. Эмисона, главы управления исправительных учреждений. Не пропустите следующий выпуск новостей». И снова на экране замелькали призы, шоу продолжилось.

Фаррагат взглянул на Тайни. Тот сильно побледнел. Фаррагат посмотрел на остальных заключенных. В блоке были только Теннис, Бампо и Скала. Слуховой аппарат у Скалы был выключен, поэтому о бунте знали только трое. Тут в блок вошли Рэнсом и Петух Номер Два и выразительно посмотрели на Фаррагата. Они тоже знали о происходящем. Фаррагат попытался представить себе, что теперь может произойти. Любые сходки запретят, думал он, но, с другой стороны, в случае чего начальство тюрьмы явно постарается воздержаться от суровых наказаний. Первым делом наверняка отменят обеды в столовой, ведь именно там происходят основные сходки. Однако когда прозвучал сигнал к обеду, Тайни как обычно отпер камеры и выпустил заключенных.

— Слышал, что говорили по телевизору? — спросил он Фаррагата.

— Вы про серебряный кофейный сервиз из восьми предметов в стиле эпохи Томаса Джефферсона? — переспросил его Фаррагат.

На лбу у Тайни выступили капельки пота. Фаррагат зашел слишком далеко. Он явно допустил ошибку. Перестарался. Казалось, Тайни вот-вот набросится на него, но он был слишком напуган и потому позволил Фаррагату спокойно отправиться в столовую. За едой не разрешалось разговаривать, но Фаррагат попытался хотя бы по лицам определить, многим ли заключенным известно про бунт. В итоге он решил, что знает примерно двадцать процентов. Вообще, в столовой царила суматоха, то и дело возникали вспышки истерического веселья. Какой-то заключенный вдруг начал смеяться и никак не мог остановиться. Он весь сотрясался от смеха. На обед подали большую порцию свинины в мучном соусе и половину консервированной груши. ПОСЛЕ ОБЕДА ВСЕМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ СЛЕДУЕТ ВЕРНУТЬСЯ В СВОИ КАМЕРЫ И ОЖИДАТЬ ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ. ПОСЛЕ ОБЕДА ВСЕМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ СЛЕДУЕТ ВЕРНУТЬСЯ В СВОИ КАМЕРЫ И ОЖИДАТЬ ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ. Он так и знал. Следующие десять минут были решающими, за это время могло произойти все, что угодно, поэтому администрация решила загнать всех назад в камеры. Клац.

У заключенных были радиоприемники. Вернувшись в камеру, Петух включил какую-то громкую танцевальную музыку и, улыбаясь, растянулся на своей койке.

— Эй, Петух, выключи! — крикнул Фаррагат, надеясь, что, если не включать радио, про него забудут. Надеяться было глупо, потому что и так все ясно. Минут через десять они услышали еще одно объявление: ВСЕМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ НЕМЕДЛЕННО СДАТЬ РАДИОПРИЕМНИКИ ДЕЖУРНОМУ ПО БЛОКУ ДЛЯ ИХ НАСТРОЙКИ И БЕСПЛАТНОГО РЕМОНТА. ВСЕМ ЗАКЛЮЧЕННЫМ НЕМЕДЛЕННО СДАТЬ РАДИОПРИЕМНИКИ ДЕЖУРНОМУ ПО БЛОКУ ДЛЯ ИХ НАСТРОЙКИ И БЕСПЛАТНОГО РЕМОНТА. Тайни прошелся по блоку и собрал радиоприемники. То и дело слышались стоны и ругань, а Рогоносец вообще швырнул свой через решетку — радиоприемник упал на пол и разлетелся на куски.