Время Сигизмунда - Юзеф Игнаций Крашевский

привыкшая к суровости, что её лысый лоб с каждым словом покрывается складками, губы надуваются, словно для того, чтобы отругать, ноздри раскрываются, сопя.

За магистром сидел клеха Альбертус. О! И это действительно достойная фигура, потому что наполовину священник, наполовину солдат. Гермак на нём залатанный, но короткий, но застёгнутый, шапка перевёрнута на ухо, ногу на ног заложил и посвистывает. Усы возле носа короткие, а под шеей будто бы борода. Лицо худое, кости из него повыскакивали, аж кожу сморщили на щеках, на висках, около глаз. А морщинки Альбертова лица не грозные, не грустные, все смеются, хохочат, все создала улыбка, каждую вырыла радость и обозначила своим пятном. Серые глазки имеют охоту щуриться, широкие уста сами расходятся, нос весь дрожит и, кажется, скачет от радости. И кто поймёт, глядя на потрёпанную, залатанную, запятнанную одежду, какого чёрта он так радуется? Хоть голо, но весело! Это правило жизни Альберта, ведь вы его, наверно, знаете!

Наконец ещё одна, ещё одна особа, которую вы видите на пороге, принадлежит собранию и принимает деятельное участие в разговоре. Это Магда, хозяйка ксендза, или обычная кухарка, родом краковянка, злючка. Достаточно поглядеть на неё, чтобы понять.

Не тучная и не худая, скорее костистая и жилистая, чем мясистая, пани Магде уже, может, исполнилось пятидесять лет, но крепко держалась. Сморщенное лицо было ещё румяным и сияющим, серые глаза живут и летают в глазницах, только чересчур отросшие брови немного начали их заслонять избыточной растительностью самого странного колора. Потому что в этих волосах, несомненно, под разным влиянием и в разные эпохи выросших, есть и темноватые, есть и тонкие, есть и гигантской толщины. На самом деле, и глаза уже окаймляла розовая обводка, но это им только добавляло выражения. Мы говорили о румяных и блестящих щёчках, которые облепил жёлтый пушёк, особенно на подбородке и около носа. Нос, раньше приятно задранный, сегодня открылся до избытка и предательски расширился. Уста вогнулись и ушли вглубь после потери зубов, из которых только один удержавшийся спереди, затянутый лимонным цветом, и один чёрный, немного отколотый, остались как свидетельство о прошлом. Подбородок, правда, излишне выскочил на свет, но всему своё время, и подбородок тоже хочет вкусить света. Теперь на него первую капает с ложки еда. И справедливо. Волосы пани Магды были того неопределённого цвета, который получается из смеси седых и светлых, но не без изящества, особенно, когда их украшают перья и пыль.

Вот и изображение хозяйки, но мёртвое и без жизни, потому что ему не хватает выражения отваги, веры в себя, энергии, какие украшают Магду. Подпоясанная фартуком, с головой, обвязанной платком, с хреном в руке, ключом за поясом, кожаным мешочком с одной стороны и чётками с другой, Магда весело шутила над звонарём, Войташкой, органистом и магистром.

Над кем же Магда не смеётся! Сам старичок ксендз заметно смущается, когда Магда пустит ему информацию мимо ушей и начнёт доказывать чего-нибудь, а чужаки, жаки и деды цепенеют, попав в её когти.

Такова пани Магда, но не всегда такой была. Её прошлая жизнь полна неразгаданных тайн; она вздыхает, вспоминая ушедшие лета, а когда пива выпьет, и хорошего, порой даже вырвется очень значительное слово, не раз подслушанное звонарём и повторенное таинственно органистом.

— Эй! Не знаете, кем я была?

Кто она была? Никто на свете не знает! Уже старой она притащилась к приходскому священнику и поначалу покорная, услужливая, принялась подметать мусор перед домом, улыбаясь звонарю даже, кланяясь вежливо ректору. Увы! Это был только медовый месяц её службы, пока через доверие всех и вся не получила всех ключей; постепенно потом уже начала сетовать сначала на звонаря, потом жаловаться на Альбертуса, потом выдумывать про зловредность органиста, равнодушно поглядывать на ректора и наконец verba veritatis деликатно говорить священнику. В конце концов вскоре оказалось, что его нужно ругать, так была уверена, что без неё обойтись не могут и что к ней привыкли навсегда. Магда встала вскорости во главе управления домом священника. Были и попытки выбить её, и усилия избавиться от её зависимости, но Магда, держа в руке ключи кладовой, сломила ими внутренних врагов; первым Альбертус, заметив своё бессилие, из врага стал льстецом и пригласил на пиво, и открыл Магде таинственные покушения на неё и интриги гмина клехи. Магда пожала плечами и рассмеялась, подбоченившись.

Альбертус, окончательно разбитый, велел дать вторую кварту пива и оклеветал сердечного приятеля, ректора. На звонаря все плели дивные вещи; звонарь сдался последним и до конца ворчал, и, наверное, уважая в нём эту благородную независимость, Магда ценила его больше, возможно, чем Альбертуса, который ей иногда за кусочек солонины руку целовал.

Правление Магды в минуты, когда мы сюда попадаем, было уже абсолютным и не находило нигде сопротивления. Боялись даже роптать по углам, потому что на следующий день кто-нибудь доносил на недовольных. Все потом клялись, что ничего не говорили, а Магда знала, однако, что говорили.

Звонарь никогда в слухи не вдавался, но очень открыто, даже в глаза королевы дома священника, говорил, что завоевала ксендза и дом ксендза.

Познакомимся теперь с другими особами, собравшимися в доме священника на крыльце, начиная со звонаря.

Звонарь, старец седой и сгорбленный, всегда бормочащий, когда его никто не слушал, молчаливый, когда кто-нибудь хотел вытянуть из него слово, был родом из этой деревни, служил дворовым, потерял здоровье и прицепился на старость к колокольной верёвке. Любил достойного ксендза, отдавал справедливость Магде-кухарке, а Альбертуса звал бездельником и недотёпой.

По-настоящему набожный, очень суеверный, разделял время молитвой, бормотанием и сном. Очень редко доходил до того, что обнажал сердечные тайны. Ведь их каждый имеет, даже старый звонарь.

Органист, неоценимый органист с красным лицом и сморщенной шеей, длинный и худой, имел много скрытых качеств и два очевидные недостатки. Кто же сосчитает скрытые качества? Недостатком было обжорство, которое доводило Магду до отчаяния, и пьянство, невыносимое для ксендза.

Тонкий и худой, как спица, наверное, от беспокойства об этом недостатке тела, он чересчур объедался, но всегда напрасно; уже, уже казалось, что желудок немного вздымается, набухает, поднимается, но назавтра опадал, худел и плющился снова. Ноги и руки были тонкие и заострённые, никакой надежды потолстеть! Он точно слышал, что пиво делает полным, и привязался к этому опасному напитку, который его вскоре познакомил с водкой и приблизил тоскливым желанием к мёду и вишнёвке. Что же делать, когда, возбуждая голод, наполняя тот вечно пустой желудок, алкогольные напитки органиста не полнили?

Краснел, это правда, цвёл как пион, вырастали