Под знаменем Сокола - Оксана Токарева

короткой верхней губой. — Здесь я, может быть, не права! Какой твой обожаемый Хельги из хазарской земли вернулся, верно, вам с Торопом пришлось ему сопли вытирать да до отхожего места провожать!

Рука Неждана непроизвольно потянулась к мечу. Да как она смеет, паршивка, такое про их вождя говорить! Может, все-таки стоило там, на болоте, когда эта злюка прыгнула, точно лесная кошка рысь, ему на спину с ножом, разбить ее дурную голову о бревна избы или хотя бы заголить зад да выдрать хорошенько, раз у дядьки Войнега рука не поднимается.

Инвар свой гнев выразил лишь тем, что стиснул девчонку посильнее в объятьях и закружил так, что она едва не упала.

— Куда мы с Торопом кого провожаем, это наше дело! — сверкнув синими, как северное небо, глазами, проговорил он. — А вот Ратьше хваленому, когда наставник его об землю расшиб, и кровь отереть оказалось некому. Стояли ваши ратники да глядели, как он ею умывается. А некоторые, кажется, и до отхожего места не успели дойти.

— Сопляк, мальчишка! Да ты мизинца Ратьшина не стоишь! — Войнега попыталась ударить его, но Инвар поймал ее руку.

— Чего я на самом деле стою, конечно, не мне судить, а сватов к тебе все равно пошлю! Мне наставник обещал набольшим боярином пойти. Не думаю, что твой отец сумеет ему отказать!

Что ответила Войнега, Неждан не расслышал. Вихрь пляски унес обоих слишком далеко. Бедный Инвар! Полынок, выросший на бранном поле, морской орленок, выпавший из родного гнезда в бурные волны! Не принесет тебе твоя любовь ничего, кроме горя и слез. Ох, не доглядел за тобой, несмышленышем, Хельги, ох, не доглядел.

Впрочем, нынче доглядывать уже поздно, а вот где он сам, очень даже хотелось бы знать. Понятно, что среди пляшущих искать его не стоит. Какие уж пляски, тут бы раны залечить! И так не раньше ли времени ясен сокол на скорые лыжи давеча встал, не вышла ли та прогулка ему боком, не расхворался ли вновь?

Да нет! Вон он. Сидит среди нарочитых и воевод, струны гуслей перебирает, песню подтягивает, временами нагибаясь, чтобы погладить дремлющего у ног Малика. Рядом, покрытая плачеей, укутанная в шубку черной лисы, устроилась невеста — Мурава-краса, дочь новгородского боярина Вышаты, льчица и ведунья. Повернула голову и о чем-то беседует с еще не старой, скромно, но опрятно одетой мерянкой, чертами лица схожей с тем ловким отроком (кажется, его Торопом звали), который давеча вел людей Хельги по следу и которому дважды удалось провести Неждановых дозорных. Но вот боярышня повернула голову, и Неждан забыл и о мерянке с ее сыном, и даже, страшно сказать, о Всеславе княжне. Возможно ли такое? Ох, Щур меня, щур! Прочь, мара, прочь, русалка, рассейся, морок-туман! Навье уйди в навь!

Два года назад в окрестностях Хандака они с Хельги и другими руссами, пытаясь отыскать ведущий в город подземный ход, набрели на развалины древнего храма или дворца. Хотя всюду царило запустение — полуразрушенное здание давно стало прибежищем разбойников и пастухов — сужающиеся книзу колонны, поддерживающие уцелевшие кое-где своды, и роспись стен говорили о былом величии. Запечатленные древними мастерами люди далекого прошлого хоть обликом и походили на критских крестьян, отличались от них не только одеждой и уборами, но и своей статью, выдающей истинных царей.

В одном из залов они наткнулись на изображение девушки или молодой женщины. Юная обитательница дворца, стоявшая к зрителям спиной, словно обернулась, заслышав шум шагов. Черный локон, выбившийся из высокой перевитой жемчугом прически, упал на лилейный лоб, изысканно очерченный рот чуть приоткрылся в слегка удивленной улыбке, ноздри тонкого носа затрепетали, огромные широко расставленные миндалевидные глаза внимательно глянули на пришельца.

Кем она была: царской дочерью, жрицей, заклинательницей священных змей или древней богиней, Даждьбог весть, но все они долго не могли отвести от нее восхищенного взгляда, а Хельги и вовсе не пожелал уходить. В последующие дни, уже без спутников, он часто наведывался во дворец, думать забыв о девушках из плоти и крови, а позже, увидев это же лицо и эти глаза в одной из церквей Ираклиона на иконе Божьей матери, без колебаний принял ромейскую веру. Когда же товарищи попытались намекнуть ему, что со своей избранницей он слегка разминулся во времени, он ответил, что такая красота не может исчезнуть совсем, ибо без нее мир оскудеет.

И вот теперь эта же критянка: жрица, богиня, святая, такая же юная и прекрасная, но живая, родившаяся в земле новгородской, сидела рядом с воеводой, и, если в рассказах о ней была хоть доля правды, неудивительно, что она сумела вытащить милого из холодных объятий нави. Ай да Лютобор, ай да молодец! Впрочем, он тоже далеко не прост, чай, род ведет от самого Буса, такому и ворожба древних богов нипочем.

Молодой воевода потянулся к невесте, и ее лицо озарило сияние абсолютного счастья, словно красавица не замечала ни его шрамов, ни хромоты. Даруй им Господь и батюшка Велес благополучие, охрани, Богородица, от всяких бед.

Об этом же толковали воины, как и Неждан наблюдавшие за будущей четой.

— Ну что, Торгейр, — приветствовал остановившегося чтобы отдышаться десятника Войнег Добрынич, — пиво к свадьбе уже заварили?

— Еще седьмицу назад. После Рождества, авось, поспеет!

— Как раз все гости соберутся да отец Леонид, духовник нашей боярышни, вместе с воеводой Асмундом из Новгорода подъедут, — добавил дядька Нежиловец, седобородый ветеран, много лет ходивший кормщиком на ладье покойного боярина Вышаты. — Приходи, Добрынич! — дружески похлопал он Войнега по плечу. — Не пожалеешь!

— Да куда уж мне, — попытался отшутиться Войнег. — Я слыхал, у вас сам сокол русский Святослав тысяцким будет.

— Да ладно тебе, Добрынич, прибедняться! — шевельнул заросшим бородавками носом дядька Нежиловец.

— Нешто ты худороднее нашего сына Незнамова? А ведь его Хельги в тысяцкие к себе пригласил! — добавил Торгейр.

— Да придет ли он? — с сомнением покачал седой головой Войнег.

— Будет большим дураком, если не придет, — мигом посерьезнел десятник. — Ибо если кто и сумеет его защитить, то только наш князь.

— Да на что он вашему князю сдался? — удивился Войнег. — Парень он, конечно, отчаянный, но у вас, кажись, все такие, один вон Лютобор Хельги чего стоит.

— У нас-то отчаянных может и много, только все здесь чужие, можно сказать, враги, — пояснил Торгейр — А Незнамов сын в этой земле возрос, да еще теперь и славу какую среди соплеменников приобрел.

— И верно кому-то эта слава сильно мешала, — пробасил дядька Нежиловец, — если столько стараний приложили, чтобы парня очернить.

Неждан подумал, что в