Окраина - Иван Павлович Кудинов

Постепенно дела налаживались. Ядринцев исправился, снова стал посещать университет. Но тут подстерегла его еще одна неприятность. Однажды в доме барона Штейнгеля, который был дружен когда-то с отцом, Ядринцев познакомился с гвардейским офицером не то Соповым, не то Соковым. Этот гвардеец и сыграл с ним довольно злую шутку. Как уж вышло, никому не известно, но именно этому гвардейцу, жившему где-то на Литейном, Ядринцев одолжил оставшиеся после смерти матери деньги — около восьми тысяч рублей. Сумма не маленькая. И Ядринцев уверял друзей, что сделал он это из чисто практических соображений — офицер обещал регулярно выплачивать ему проценты, а потом, по окончании университетского курса, он, Ядринцев, получит свои деньги сполна.

— И мы на эти деньги откроем в Сибири типографию, — рисовал Ядринцев радужную перспективу. — И станем издавать сибирский журнал.

Потанин был осторожен. Предупреждал:

— Смотри. Как бы он тебя не надул, этот гвардеец.

Но Ядринцев и слушать не хотел. А вышло именно так. Потанин потом вспоминал: «Оказалось, что деньги были ужасно неудачно помещены, они пропали почти целиком…» Пропал и след гвардейца. Ядринцев чуть не плакал от обиды, кусал ногти.

— Таким простаком оказаться! И не денег жаль, — признавался он, — вовсе не денег… планы рухнули, на что мы теперь откроем свой журнал, на какие шиши?

Потанин сочувственно кивал:

— Да, да, журнал нам теперь действительно не на что открыть. Ну, да бог с ним, не все еще потеряно. Будем надеяться на лучшее. А деньги что… не в деньгах счастье.

Но все-таки Ядринцев долго еще жалел потерянные деньги — это ведь был весь его капитал, наследованный от матери.

3

Второе письмо Ядринцева Щукину

С.-Петербург, 20 октября 1860 г.

Добрейший Николай Семенович!

Вы, я думаю, уже давно смотрите подозрительно на мое молчание, но, клянусь честью, не виноват… Был раз в университете и, пришедши с лекции, почувствовал себя дурно и лег… Чуть было к праотцам не отправился. Теперь поправился немного и выхожу из дома прогуляться, даже был два раза у Потанина, который… теперь перешел в квартиру рядом с нашим домом. Я решил слушать выбранные лекции с естественного факультета. Но питаю надежду, когда преобразуется с нового года технологический институт, слушать и там лекции. Много я упустил за болезнью, но надеюсь догнать. Обзавелся книгами. Купил Белинского 8 томов, Пушкина, Гоголя, Майкова, Максимова, географию Сибири Гагеймейстера, Гумбольдта да учебных немного: химию, политическую экономию Милла на французском языке… Надеюсь я здесь закупить побольше книг да привезти в Сибирь. Между прочим, и полное Герценовское издание… читал здесь «Полярную звезду» за 50-е годы… «Исторический сборник» за 59-й и видел портрет Искандера, а «Колокол» не видел. Хочу его какими-нибудь судьбами выписывать.

Новость: на днях умерла старуха Александра Федоровна. Должно ожидать ей блестящую эпитафию в «Колоколе», так что ей и в гробу икнется и поперхнется русским золотом. Царю дадут знать еще через шесть дней. Он в Варшаве сочиняет что-то вроде священного союза, и потому боятся обеспокоить его императорскую особу.

Носятся слухи, что крестьянский вопрос он хочет к новому году закончить. Говорят о конституции, будто бы сочиняют в Сенате. Но я думаю, это так же сбыточно и верно, как скорбь по умершей Александре Федоровне в России.

Н. Ядринцев

P. S. Поклонитесь Наумову да гоните его сюда скорее.

4

Наконец и Наумов приехал. Сибиряки решили держаться тесным кружком. Сняли квартиру в Воронинском переулке, вполне приличную и по сходной цене — в одной комнате поселились два Николая, Наумов и Ядринцев, старые друзья, другую заняли Потанин и Куклин, а в третьей, обособленно, жил казачий офицер Федор Усов, омич, слушатель Академии генерального штаба. Офицерское положение давало ему некоторые преимущества, из всех обитателей этого дома он был самым обеспеченным и не испытывал тех мелких повседневных затруднений, которые для остальных сибиряков стали привычными. Ядринцев, Наумов, Потанин и Куклин питались вместе, не очень заботясь о разнообразии стола. Хлеб с маслом, вареный картофель, тертый сыр да квас — вот и весь обед; утром и вечером — чай с баранками либо сухарями, которые брали в кредит в соседней булочной. Случалось, что и эту норму приходилось урезать, когда возникали непредвиденные расходы. Так, однажды Потанину предложили очень ценное и редкое издание четырехтомника Ледебура «Флора России», стоившее по тем временам немалых денег… А денег не было. Он пришел расстроенный: такое издаете упустить!

— Почему же упускать? — возразил Ядринцев. — Ну в коем случае нельзя упускать! А ну, господа студенты, сколько у нас там в наличности?

Деньги были найдены, их как раз хватило на четырехтомник. И даже осталась какая-то мелочь… Днем, за обедом, Ядринцев с серьезным видом говорил:

— А не кажется ли вам, господа, что ситник и без масла хорош?

— Вполне, — понимающе кивал Наумов, поглаживая крохотную рыжую бородку. — А как вы относитесь к сыру? Меня от него изжога замучила…

— Верно! — подхватил Куклин. — Тертый сыр и масло отрицательно сказываются на мыслительных способностях человека… Лично я хочу иметь свежую голову.

— И чистый желудок, — буркнул Потанин.

— Может, и сухари исключить? — невинными глазами смотрел Куклин. Однако сухари удалось «отстоять». Масло же и сыр, как «отрицательно влияющие на мыслительные способности», временно были исключены; зато картошка и хлеб оставались неизменными, как неизменным было стремление сибиряков к знаниям. Учились они жадно, самозабвенно, сознавая свой долг перед родиной и ту роль, которую они должны сыграть в ее судьбе в будущем… Будущее. Оно рисовалось прекрасным. И жизнь в это время, несмотря ни на что, была удивительной. Вечера, встречи с друзьями, горячие споры, диспуты, лекции любимых профессоров, проходившие при переполненных аудиториях; их слушали не только студенты, но и самая изысканная, аристократическая публика, либеральные дамы и господа… Все перемешалось. Все жило, дышало нетерпеливым ожиданием великих реформ. Говорили об отмене цензуры, об освобождении крестьян, об открытии сибирского университета… Последнее, разумеется, чаще в сибирском кружке, на студенческих сходках.

Позже, когда с многими иллюзиями пришлось распрощаться, в доме, где жили сибиряки, появился еще один квартирант; он занял самую крохотную и неудобную комнату, скорее чулан. Звали новичка Иван Худяков, и фамилия его вполне соответствовала внешнему его облику: маленький, худой, почти изможденный, с глубоко запавшими острыми серыми глазами и тонким голосом скопца, он произвел поначалу неприятное впечатление. Однако первое впечатление вскоре развеялось. Худяков оказался человеком отзывчивым и добрым, честным товарищем. Комната же его была обставлена своеобразно: стол на трех ножках, придвинутый