Медовый траур - Франк Тилье

Он впился в нас глазами – сначала в нее, потом в меня. Я ответил ему таким же пристальным взглядом.

– Надо скорее, как можно скорее его схватить. Я в очень трудном положении, меня то и дело дергают. Используйте все средства, какие понадобятся… Ну, за работу! Нет, Шарк, задержись на минутку…

Он выждал, пока не закроется дверь за комиссаршей. Его лоб прорезали глубокие морщины.

– Что за цирк ты устроил с психологом?

– А вы?

– Послушай! Я только что сказал: у меня очень трудное положение. За мной наблюдают точно так же, как за тобой. Все за всеми наблюдают, ничего тут не поделаешь. Твоя семья, малярия, этот Тиссеран, который помер у тебя на руках, – многовато набирается. Я хочу убедиться, что ты еще в состоянии вести расследование.

– Расследованием руководит Дель Пьеро, а не я – вы уже забыли об этом? Что же до моего душевного здоровья – оно в полном порядке. Спасибо за заботу.

– Вот как раз о твоем душевном здоровье и поговорим. Инспектор из генеральной показал мне результаты первого обследования. Он не отметил никаких признаков ни паники, ни обмана. Ты удачно выкрутился, но… он увидел что-то в твоем взгляде. По его словам, время от времени у тебя случаются какие-то затмения, когда ты будто бы… уходишь, отключаешься. Ты сам за собой такого не замечал?

Я пожал плечами:

– Бог его знает… Я… я немного устал.

Леклерк показал на мою левую руку:

– Личные проблемы?

– Ничего подобного! – возразил я, потрогав шрамик. – Обычная консервная банка… Так что из-за этого…

Леклерк покрутил головой:

– А ты заметил, что у тебя пальцы немного дрожат?

– Заметил. Наверное, от хлорохина…

– У меня ведь не дрожат… Нам всем досталось, всем жить непросто, жара такая, что сдохнуть можно, и эта профилактика малярии радости не прибавляет. Но… но некоторые… тонизирующие средства могут все еще усугубить.

Я приподнял бровь:

– Вы на что намекаете?

Он быстро опустил глаза, потом снова уперся в меня взглядом:

– Ни на что. Но если мы хотим продолжать заниматься своим делом, нам надо выкладываться на сто десять процентов. И если ты… чувствуешь, что переутомился, – отдохни.

– Спасибо, я справлюсь.

– Что же касается психолога – рано или поздно тебе все равно придется отвечать на вопросы. Я этого так не оставлю и надеюсь, что в следующий раз ты будешь более склонен к сотрудничеству…

Я сжал кулаки и вышел, хлопнув дверью. Затмения, отключки… Эти кретины из Генеральной инспекции достаточно хитры для того, чтобы заставить во мне усомниться.

Из своего кабинета я позвонил Сиберски, и тот сообщил, что, по словам директора музея, Венсан Амадор никогда не упоминал о поездке в Австралию.

Сегодня суббота, он не работает. Сидит в своей голубятне и ждет, должно быть, чего угодно, только не появления разъяренного полицейского.

Завывания сирены и вспышки синей мигалки дали мне возможность пролететь через Париж без остановок и выехать из города на север, к Рикбуру. Однако первые же загородные ухабы резкой болью отозвались в голове, и пришлось встать у обочины, чтобы побрызгать черепушку теплой водой. Ни за что больше не буду глотать эти проклятые снадобья – чего бы это ни стоило, пообещал я себе. Мою жену они не спасли – и меня не спасут…

Деревня жила в медленном темпе жнеек, в сиянии золота только что срезанной пшеницы, и, пока столица – там, далеко, – томилась в плену скученного жилья и задыхалась в серых флюидах собственного дыхания, здесь, в темной земле, уже зарождалась новая жизнь.

Голубятня Амадора стояла у едва намеченной на карте проселочной дороги. Высокая каменная башня, увенчанная четырехскатной крышей, в стенах пробито множество окон, ставни на всех были закрыты. От этого призрака бескрылой мельницы к дороге тянулась полоса гравия, на которой я и припарковался. Слева от меня издыхал под торжествующими лучами светила старый, покрытый пылью автомобиль.

Сколько я ни колотил в тяжелую входную дверь, ответа так и не дождался: затаившийся в норе зверь решил не отпирать. На всякий случай подергал ручку. Как же, размечтался.

О том, чтобы повернуть обратно, и речи быть не могло: так у Амадора будет куча времени, и он сто раз успеет избавиться от своих милых зверюшек. Я еще немного побарабанил по двери, выкрикивая во все горло: «Полиция! Откройте, пожалуйста!» – потом приложил ухо к железной створке. Вдалеке скрипнула половица, значит там кто-то есть.

Эту дверь не выбить и самым могучим плечом. Крепкий замок подручными средствами не отопрешь, а металлические ставни, разумеется, закрыты изнутри… К Амадору не подобраться.

Я пошел в обход башни и обнаружил широкую бойницу, расположенную на высоте в два человеческих роста. На глазок прикинул, что смогу в нее пролезть, если сожмусь… если как следует сожмусь.

Вернувшись в машину, я сорвался с места так, что гравий из-под колес полетел, а скрывшись за поворотом шоссе, почти сразу съехал на грунтовую дорогу, заглушил мотор, выждал несколько минут, пригнулся и ринулся напрямик через поле. Добежал до башни, прижался к стене под готовой меня поглотить бойницей, потом, цепляясь за плющ, поднялся метра на два и повис, держась за нижний ее край. Подтянулся на руках, мучительно напрягая бицепсы, повернулся боком, изогнулся так, что чуть не переломился в пояснице, и, обдирая руки и ноги, протиснулся в щель.

Потемки. Передо мной горизонтальная дыра, тоннель до того тесный, что мое со всех сторон сдавленное тело может продвигаться лишь за счет едва заметного шевеления локтями и ступнями. Темнота облила и скрыла меня, свет из оставшейся позади бойницы исчез, загороженный моими массивными плечами.

Я полз, словно раненый солдат – уткнувшись носом в пыль и оставляя на стенах клочья рубашки.

И вдруг у меня едва не разорвалось сердце: пальцы коснулись покрытых перьями останков, хрупких косточек, тонких клювов.

Колесико прокрутилось, зажигалка вспыхнула ярким пламенем, я прищурился, но огонек уже погас на сквозняке. Однако за полсекунды, пока он горел, я успел их увидеть, и все внутри свело.

Мертвые голуби. Груды дохлых голубей… в голове прозвучало слово «паук», и по всему телу включились сигналы тревоги. Бежать! Немедленно! Дыхание участилось втрое. Каракурт… Паук-птицеед… Atrax robustus… Развернуться невозможно. Только ползти, втянув голову в плечи, отталкиваясь локтями и коленями.

Я, как старый корабль, дал задний ход и только-только начал отползать, когда ЭТО свалилось мне на поясницу и двинулось по спине к затылку. Невесомая плоть, неслышные шаги, медлительность кропотливого хищника. Сторожа гробницы.

Молниеносный выброс адреналина, мышцы переполнены кровью, носом почти касаюсь разложившейся птицы, к губам липнет какая-то мерзость.