На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Фёдор Фёдорович Тютчев

во всей своей силе и дерзости и объявит вам беспощадную войну на жизнь и смерть.

— По вашему тону можно подумать, будто вы допускаете возможность победы со стороны Шамиля? — удивился Спиридов.

— Как вам сказать, победы не победы, но при нудить вас уйти с Кавказа он, пожалуй, принудит. Вы не знаете сути обстоятельств. В России, разумеется, о них скрывают, а потому вам кажется, будто вы имеете дело только с Шамилем. Это заблуждение. Надо вам сказать, что за Шамилем стоит Турция, деятельно его поддерживающая, а за нею, в свою очередь, Англия и Франция. Особенно Англия. К нам в Ашильты то и дело приезжают турецкие эмиссары с предложением услуг: денег, оружия и даже офицеров. Недавно приезжал один из константинопольских улемов с письмом от главного визиря, в котором он уведомляет Шамиля, что на турецкой границе уже собрано большое войско, и как только имам начнет энергичные действия против вас, турки объявят войну и вторгнутся на Кавказ. Одновременно англо-турецкий флот сделает нападение на Черноморское побережье. Ваши войска очутятся как в клещах и принуждены будут быстро отступить. Когда вы будете выброшены на Кубань и Терек, Шамиль предложит вам мир на почетных условиях. Он готов признать себя вассалом России и даже уплачивать дань, но при условии, что бы вы, в свою очередь, признали его владетельным князем всего Кавказа и на вечные времена установили границей линию от Анапы до Каспия, по Тереку и Кубани, не вмешивались бы в его управление краем и не заключали союз с Грузией.

Спиридов насмешливо покачал головой.

— Неужели вы все это серьезно? — спросил он Николай-бека.

— Разумеется, серьезно! — слегка загорячился тот. — И что такого особенно неисполнимого вы видите в нашем плане? Не станет же Россия воевать со всей Европой и Турцией из-за Кавказа?

— Вы не так говорите. Европа не станет воевать с Россией из-за Шамиля — это так. Наши враги охотно интригуют против нас, готовы даже помочь нам оружием и деньгами и изо всех сил стараться создать нам как можно больше затруднений; но помериться с нами в открытой борьбе они не решатся ни под каким видом. Шамиль жестоко заблуждается, если рассчитывает на это. Россия сломит его, и очень скоро. Все его счастье в том, что в Петербурге на него смотрят до сих пор как на предводителя шайки абреков, а на всю Кавказскую войну — как на простое усмирение; но как только там оценят всю серьезность ее, дело разом, и круто, изменится. Войска будут увеличены вдвое, втрое, впятеро, наконец, если только это понадобится, и в какой-нибудь год два все большие аулы будут заняты нашими гарнизонами, и тогда война сама кончится, Шамиль падет, а с ним и все его сообщники. Из ваших слов я догадался, что вы лелеете мечту, когда Шамиль добьется признания себя владетельным князем, занять при нем какой-нибудь важный пост. Поверьте мне, это пустые бредни. Шамиль погибнет, и вы с ним. Говорю это из чувства расположения к вам. Я хотя только второй раз вижусь с вами, но от Ивана много слышал о вас; к тому же я обязан вам жизнью, а потому мне искренне жаль, что вы так заблуждаетесь.

Николай-бек слегка нахмурился.

— Что же мне прикажете делать? У меня все пути отрезаны. Вернуться к вам — это значит идти на каторгу или на виселицу… Нет, моя песенка спета, и что бы ни случилось, а до последней минуты мне Шамиля оставлять никак нельзя. Бросимте этот раз говор, побеседуемте лучше о вас. Вчера у Шамиля была халбата[13], и на ней был решен вопрос о раз мере вашего выкупа. За вас хотят требовать первым делом десять тысяч рублей деньгами, второе — воз вращение четырех наибов и третье — выдачу убийцы Гамзат-бека Хаджи Мурата. Исполнить первое требование, если вы действительно богаты, просто, но второе и третье — значительно труднее. Наибов, особенно Измаил-бека, а на его-то возвращении мы особенно настаиваем, русские едва ли захотят вернуть, что же касается выдачи Хаджи-Мурата, то об этом и толковать нечего — русские его не выдадут ни под каким видом.

— Стало быть, мне нет надежды на избавление из этой смрадной дыры? — воскликнул Петр Анд реевич.

— Ну, положим, надежду терять никогда не следует, вечно держать вас Шамиль в плену не будет. В конце концов он принужден будет сделаться сговорчивей, но предупреждаю: это может случиться не так скоро, и вы должны приготовиться ко многим неприятностям. Хуже всего для вас — это то, что я и Шамиль, мы оба завтра уезжаем на некоторое время. В наше отсутствие Агамал-бек, которого вы напрасно, говоря правду, возбудили против себя, постарается вам насолить елико возможно. Убить вас или истязать каким-либо иным способом он не посмеет, но горя причинит немало, я в этом уверен. На всякий случай я все-таки прикажу Ивану следить за тем, что будут делать с вами, и в крайнем случае пусть он обратится к Наджав-беку; это старик хороший и защитит вас. Пока прощайте, не падайте духом и не очень тужите, авось все хорошо кончится. Советую только, особенно в наше отсутствие: не будьте очень резки с Агамаловым и вообще с наибами и не раздражайте упорным отказом. С ними со всеми необходимо политиковать и стараться обойти их. Нахрапом ничего не сделаете, только себе досадите. Помните же это.

Сказав так, Николай-бек пожал руку Спиридову и двинулся к выходу. Его остановил старик.

— Николай-бек, будьте благодетелем, скажите, ради Бога, как наши дела? Неужели еще никакого ответа нет?

— К сожалению, еще пока нет, — пожал плечами Николай-бек. — Мерзавец твой зять, как я погляжу, большой мерзавец. Вот бы его сюда посадить, справедливое бы дело было.

— А еще и как справедливо-то. Христопродавец, иуда-треанафемский… Хотя бы о мальчонке подумал, злодей нераскаянный. Мне что, не о себе тужу, его мне жаль, ангельской душеньки его жалко. — Старик всхлипнул и утер кулаком глаза.

Через минуту он выпрямился, лицо его исказилось от бешенства, глаза засверкали, он задыхался и, потрясая сжатыми кулаками, страстным голосом воскликнул:

— Ну, постой же, дай срок, будет когда-нибудь и на моей улице праздник… Тогда я ему все это припомню, рассчитаюсь до копеечки, останется доволен. Будет он у меня в такой же яме сидеть, как мы теперь сидим, разорю в пух и прах, рубашки на теле не оставлю и на дочь не посмотрю: хочет сыта быть — пущай ко мне вернется, а хочет с мужем жить, пусть вместе с ним сухую корку