Кровавая месса - Жюльетта Бенцони

— Лаура Адамс, — любезно ответила Жюли, которая умела быть очаровательной. — Это молодая американка, которой я сдала один из моих домов. Она родом из Бостона, но в Париж приехала из Бретани, где ей пришлось улаживать семейные дела. Она приходилась родственницей бедному адмиралу Джону Поль-Джонсу, которого мы потеряли в прошлом году…

Это казалось Жану невероятным, но сомнений быть не могло: в конце концов, он сам выдумал эту Лауру Адамс — племянницу знаменитого адмирала.

— Буду счастлив с ней познакомиться! — воскликнул барон. — У меня много друзей среди живущих в Париже американцев, и если эта женщина окажется приятной…

— Приятной? Да она просто очаровательна! — сказал Тальма. — Я видел ее всего один раз, когда она приезжала подписывать договор об аренде, но она нас обворожила — и Жюли, и меня.

— Сгораю от желания присоединиться к сонму обожателей, — улыбнулся Жан, но его глаза оставались холодными.

— Так идемте же! — Жюли властно взяла его под руку.

Тальма пришлось оставить своё кресло у камина, но возможность снова встретиться с красивой американкой несколько улучшила его настроение. А де Бац все никак не мог поверить, что перед ним предстанет именно та женщина, которую он создал прошлым летом словно по мановению волшебной палочки.

Но это и в самом деле оказалась его Лаура, в легком платье из атласа цвета слоновой кости и верхней кофточке, так называемом «пьеро» нежного зеленого оттенка с длинными рукавами и манжетами из органди. Сидя на небольшом диванчике с бокалом шампанского в руке, Лаура Адамс весело разговаривала с очень красивым молодым человеком, которого де Бац знал в лицо, как, впрочем, и весь Париж. Это был известный тенор Жан Эллевью, от которого женщины буквально сходили с ума — и не без причины. Певец обладал сложением Адониса, великолепными золотистыми волосами, правильными чертами лица, обворожительной улыбкой и невероятно синими глазами, взгляд которых завораживал. Эллевью дружил с Мари, и в те времена, когда молодая женщина еще выступала на сцене в «Итальянской опере», они часто играли в одних и тех же спектаклях.

Когда де Бац вошел в гостиную, ему показалось, что известный сердцеед испытывает свои чары на Лауре, и это сразу же испортило ему настроение. Поэтому, когда Жюли подвела его к молодой женщине, чтобы представить, он ограничился сухим кивком и довольно холодно произнес:

— О, я уже имел честь встречать мисс Адамс! У нас есть общие друзья, но я полагал, что она уже вернулась в Соединенные Штаты.

Если Жан хотел поставить Лауру в неловкое положение, то ему это не удалось. Ее глаза заблестели, щеки вспыхнули румянцем — но не от стыда, а от удовольствия.

— Как вы строги со мной, дорогой барон! — воскликнула она по-английски и протянула ему руку для поцелуя. — Вы же отлично знаете, что я вовсе не собиралась возвращаться в страну, где мне нечего делать. Как поживает Мари?

— Хорошо. Я и не думал, что вы еще помните о ней… вообще о нас.

— У меня великолепная память. Я как раз собиралась навестить ее. Но я совсем недавно в Париже и едва успела устроиться.

— Вам следовало бы говорить по-французски, — вмешался Тальма, сам отлично владевший языком Шекспира. — Зачем привлекать к себе излишнее внимание? Кстати, если судить по тому шуму, что доносится из столовой, все гости уже там. Почему вы не присоединились к ним?

— Именно потому, что они слишком много кричат! — ответил тенор с легкой гримасой. — И я был счастлив поговорить немного с мисс Лаурой. Тем более что я не смогу остаться ужинать, поскольку должен вернуться в театр. Как жаль, что вы испортили мне последние мгновения перед уходом…

— Не стоит ни о чем сожалеть! — рассмеялась Лаура. — Лучше навестите меня. Я живу на улице Монблан, номер сорок четыре, — добавила она, не сводя глаз с де Баца. — Я еще не устроилась как следует, поэтому никуда не выхожу.

— От такого приглашения я ни за что не откажусь! — воскликнул Эллевью.

Барон ограничился лишь суховатым поклоном.

— Могу я сопровождать вас к столу, мисс? — спросил он. — Прошу прощения, но я зашла всего лишь на минуту к госпоже Тальма. Здесь и в самом деле так шумно, а я ничего не понимаю во французской политике. Если позволите, я хотела бы уехать.

Прекрасная Жюли не стала ее удерживать — самой ей не терпелось оказаться за столом, где под устрицы и другие морские закуски шел жаркий спор об этом новом Комитете общественного спасения, у которого явно было не слишком много сторонников. Доверив Лауру мужу и поручив ему усадить молодую женщину в экипаж, она подала де Бацу руку, украшенную широкими золотыми браслетами, и отправилась с ним в зал, где проходило пиршество.

— Вы непременно должны высказаться, барон! Нам необходимо мнение стороннего наблюдателя.

— Неужели вы и вправду считаете меня таковым? — нахмурился де Бац. — Я гасконец, моя дорогая, а гасконцы никогда не стоят в стороне от схватки. У нас считают делом чести принять какую-то сторону и защищать ее до конца. Боюсь, я только внесу лишнюю сумятицу…

— А вдруг это меня развлечет? Так, значит, вы никогда не меняете убеждений?

— Никогда! Так поступали еще мои предки. Девиз моей семьи «In omni modo fidelis!» А это значит…

— «Верен всегда и во всем!» Звучит красиво… Но мы с вами совершенно забыли о новом гражданском кодексе и болтаем так, словно оказались в Версале.

Де Бац склонился перед хозяйкой дома в шутливом поклоне:

— Окажешь ли ты мне честь, гражданка Тальма, и позволишь ли сопровождать тебя на республиканскую пирушку?

Жюли рассмеялась, и они вместе вошли в столовую.

Тем временем Тальма проводил Лауру до маленького элегантного кабриолета, который она оставила в конце аллеи, где стояли экипажи остальных гостей. С козел спрыгнул кучер, чтобы открыть перед ней дверцу. Лаура подала руку Тальма, и тот почтительно поцеловал ее.

— Мы возвращаемся, Жуан! — сказала она кучеру.

Когда кабриолет отъехал, Тальма торопливо зашагал в сторону кухни, где его ждала верная Кунегонда. У него в доме было и в самом деле слишком шумно, а он не хотел сорвать себе голос, пытаясь перекричать гостей. Кстати, о голосе… Тальма вспомнил, что почувствовал легкую хрипотцу, когда читал монолог из «Карла IX». Войдя на кухню, он попросил Кунегонду приготовить ему гоголь-моголь.

— Сию секунду, мой ягненочек, — тут же отозвалась старая кухарка. — Ничто так не помогает сохранить голос!

Те, кто собрался в элегантной столовой Жюли вокруг длинного стола, украшенного цветами и канделябрами, где розовые свечи тоже, кажется, роняли восковые слезы, весьма вероятно тоже нуждались в старом, добром средстве для голоса, потому что все старались перекричать друг друга. После того как вниманию Конвента был предложен проект создания Комитета общественного спасения, страсти не утихали. Вот и сейчас каждый пытался высказать свою точку зрения хозяйке дома.