Осень в карманах - Андрей Аствацатуров

Pont Neuf, прославившийся доведенными до ручки, до основания завшивленными любовниками. Этот Новый мост – огромная припудренная туша, лениво развалившая по берегам свои жирные телеса. Под ними луковой похлебкой бурлит мутная, грязная речка. «Наслаждайся, – говорю я желудку. – Это тебе не Бруклинский мост, не Манхэттенский. Тут не конструкция, не суровый расчет гаек и стали. Тут самая что ни на есть настоящая борьба за Европу, за живой стиль, за вкус, за покойного императора».

Мы сворачиваем с набережной и теперь идем вдоль улиц – широких, узких, всегда прямых, расходящихся и снова встречающихся, иногда медленно загибающихся, кружащих по своему району и норовящих забраться на гору. По обеим сторонам каждой улицы – матерчатые навесы, прикрепленные к фасадам. Под ними тянутся друг за другом овощные лавки, столики ресторанов, кофеен, лотки с уродливыми морскими чудовищами, наваленными в кучи. Всюду – еда, еда, одна только еда. И лишь вдали – изящный кремовый завиток Сакре-Кёра, мудрая католическая идея, выставленная на всеобщее обозрение.

Навстречу – лица прохожих, беспечные, сытые, ухоженные, и мне почему-то кажется, что каждое, как на картинах Арчимбольдо, составлено из овощей, кусков мяса или морепродуктов. Весело тут у них…

Снова гостиница. Ужин в крошечной комнате на первом этаже, специально отведенной для приема пищи. Поднимаюсь в номер, с трудом переставляя усталые ноги. Заваливаюсь на постель с толстой книгой Гюго.

Боже, какой целлюлитный объем… Но под рукой, в ящиках и на полках ничего другого нет. Лет пятнадцать назад, когда я еще мальчиком открыл эту книгу, она показалась мне волшебной. Я умилялся Жану Вальжану, преисполненному отрекающейся любви ко всему сущему, до слез жалел сумасбродную Эпонину и Жавера, озлобленного, одержимого своим дьявольским долгом…

Зачем я сунулся сюда, в эту французскую книгу, снова, зачем я взял ее с собой в Париж – не знаю… Может, затем, чтобы вернуть то, что во мне когда-то шевелилось, вернуть приятные, согревающие душу диалоги, смыслы, сцены…

Увы, надежды нет… Гюго чудовищно занудлив и многословен. «Les Miserables» – кусок масла, раскатанный по двум томам – половинкам гигантского багета. Герой все время думает и решает, решает и думает, и вместе с ним решает и думает Гюго. Давайте подумаем, пишет Гюго, почему герой так решил? А теперь давайте решим, почему герой, их христоподобие, так подумал? И решает он целых пять невыносимых страниц… Интересно, у кого на все эти два тома хватит терпения? Меня лично одолевает зевота. Впрочем, кто я такой, чтобы думать и рассуждать о гении? Я закрываю глаза… засыпаю… книга где-то рядом… и понимаю, что сегодня все мои сны будут о еде.

Утром – станция метро. Ни здания, ни павильона, ни крыши – ничего. Одна лишь металлическая оглобля с вывеской, кривляющаяся салатными кружевами, и огромное отверстие прямо посреди бульвара. Ротовая полость, засасывающая всех, кто тут случился рядом, независимо от пола, цвета и возраста: мужчин, женщин, детей, черных, белых, желтых. Метро их в себя втягивает, толкает, трет друг о друга, переваривает и вываливает за турникеты где-то уже совсем в другом конце города.

Наклоняюсь к окошечку информации.

– Madam, I wanna buy a card per week. Could you help me? [3]

Говорю внятно, отстругивая каждое слово.

– Pardon, – строго улыбается пожилая брюнетка. У нее вытянутое лицо в морщинах и узкий нос. – Je ne comprends pas. Parlez français, s’il vous plaît [4].

Merde! Je ne sais pas comment dire ça en français [5].

В переходах – пыльные надписи, отбитая плитка и вспенившаяся, свисающая грязными хлопьями штукатурка на потолке. На платформах, где поезда, прямо на полу сидят африканцы. Все они в цветастых шерстяных шапочках. Тут же рядом исхудалая девушка что-то громко поет под гитару. Мимо нее проходит светловолосый неприметный парень с физиономией карманника. Он то и дело оглядывается по сторонам.

Здесь, в метро, ощущается живое, движущееся, древнее, загнанное сюда под землю с бульваров. Когда-то оно шумно плескалось на поверхности, среди домов, в садах и на площадях. Раньше там, наверху, было всё: проститутки-гарпии, страхи, убийства, поджоги, победы императора, рыжие нищенки, скелеты-землеробы, мученицы, наваленные трупы, кровь, льющаяся по брусчатке, грязь, блеск и нищета куртизанок, сифилитические язвы, утраченные иллюзии, запахи, струящиеся из выгребных ям. Но всего этого уже нет. Дерьмом и гнилью больше не пахнет. Повсюду – карамельный запах дорогих духов, одеколонов и приятный, уютный аромат свежей выпечки. Это желейное тело распотрошили, вычистили, подмели, подмыли. Из улиц раз и навсегда выкачали гной. Тощие трипперные деревья рассадили в металлические гнезда, а полуголых женщин, возбуждающих половые аппетиты, выставили вдоль улицы Сен-Дени. Местные путеводители заботливо предупреждают: чем пышнее красавица, тем больше шансов, что она может оказаться мужчиной. Хотя какая разница? До таких ли мелочей, когда сильно хочется? Зато какой пейзаж! Вы только взгляните. И проходите, пожалуйте к столу.

Администраторша Татьяна стояла возле огромных резных дверей и всех торопила:

– Проходите и рассаживайтесь! Проходите! Побыстрее, друзья!

Ярко-красная помада, толстые пальцы в золотых кольцах, деловой костюмчик. Она каждую минуту нервно его поправляла. Похоже, костюмчик явно был ей мал.

Шел уже второй день форума, и начальство назначило торжественный прием. Час назад нас, участников форума, собрали, посадили в автобус, привезли в эту гостиницу, поставили у дверей конференц-зала и велели ждать. Теперь двери открылись, и все постепенно заходили. Заходили слишком медленно, с разговорами, поэтому Татьяна начала терять терпение.

Мы с Сашей стояли возле круглой колонны, слушали Гвоздева и никуда не двигались. Гвоздев был уже сильно пьян, но на ногах держался уверенно.

– Господа! – крикнула нам Татьяна. – Вам что, персональное приглашение требуется?

– Погоди ты! – отмахнулся Погребняк.

– Андрей, я прошу! Сашунчик! Я уже требую!

Гвоздев прервался, шмыгнул носом и задумчиво произнес:

– Удивительное все-таки существо – баба. Она всё на свете обессмыслит. У нее просьба получается как приказ, а приказ – как просьба.

Понукаемые Татьяной, мы наконец зашли в зал. И тут же сильно изумились. Гвоздев даже присвистнул: