Пройдя долиной смертной тени - Котов

и не хотел ничего — просто думал подзаработать. А потом все как-то закрутилось…

И вот теперь он стоит, а ему в руки передают конверт, и все как будто так и надо. На душе немного гадко, но пусть, потом забудется.

— Просили передать, что очень благодарны, — худой мужчина улыбнулся.

Петр кивнул и обрадовано стал пихать в карман конверт.

— Если что — всегда помогу.

Он развернулся и быстро пошел назад. Решил срезать через кусты, чтобы его никто не увидел. И вот тут-то он совершил ошибку, потому что в поспешности своей споткнулся и упал, а упал он прямо на что-то или кого-то…

Холодное и одновременно мягкое, но не совсем. Петр уставился на бескровное лицо Елисея с огромной раной на шее и заорал. Так, что на его крик сбежались. Кровь сокурсника текла по его рукам, скользкая и тяжкая. В ужасе Петр пытался оттереть ее, но та была слишком липкой для этого, и отчетливо пахла железом и гнилой землей.

Мария ринулась в сад, даже на раздумывая, как и журналист, сидящий до этого рядом с ней. Едва не путаясь в юбке, она умудрилась быть ни чуть не медленнее мужчины.

Тело обнаружили? Неужели тело нашли?

Сердце колотилось как сумасшедшее. Сербская увидела пухлого и рыжего парня, который еле поднялся на ноги и продолжал вскрикивать, отчаянно пытаясь избавиться от кровяных ошметков, но в итоге лишь блеял и пачкался сильнее. На губах Марии сама собой появилась ухмылка — как хорошо все складывается. Обычно подозревают в первую очередь того, кто обнаружил труп.

Из кустов торчали ноги, и, посмотрев на них, девушка вздрогнула. Это тот самый человек, которого убил Филипп. Убил. Но не стоит об этом думать, верно? Нужно думать о том, как спасти того, кто жив. Ее парня.

— Это ли не ваш племянник? — Сербская не удержалась от ехидства, обращаясь к бледному, но явно взбудораженному журналисту.

Тот ничего ей не ответил, да и словно не слышал ее вовсе. А затем к месту происшествия стали стекаться и остальные семинаристы, в числе которых девушка увидела и Панфилова. Она еле поборола желание кинуться к нему прямо сейчас.

— Вызывайте полицию! — крикнул Мирослав, бросаясь в кусты. — И скорую!

О, дорогой, Елисею уже не помочь.

***

День вышел, очевидно, сумбурным. Показания принимали у всех, кто находился рядом — в том числе и у Марии. Она знала, что журналюга не сможет выдать ее, так что решила не выдавать его в ответ и просто сказала, что является паломницей. Всегда хорошо прикинуться глубоко верующей. С ней говорили от силы десять минут, в то время как на семинаристов потратили весь день.

Петр из-за встречи с заказчиком не имел алиби — его даже не было на паре.

Ох, как хорошо находиться в месте, где, видимо, даже не слышали о камерах видеонаблюдения.

Сербская же все равно не находила себе места. Она старалась не писать и не звонить Филиппу на случай, если у них изъяли телефоны, потому просто изводилась в номере. Так что, когда раздался стук в дверь, Мария тут же ее распахнула, по пути споткнувшись и ударившись об угол кровати.

— Ну что? — выпалила она, скрюченно потирая ушибленную ногу.

Все складывалось как нельзя лучше. Словно бы, занявшись этим, Мария заручилась поддержкой лукавого. Судя по тому, что слышал Панфилов, в случившемся обвиняли Петра. У парня не было алиби, ко всему прочему тот очень странно себя вел, а в довершении всего — у него обнаружили конверт с большой суммой денег, происхождение которого было неизвестно.

Следователи, которые занимались этим делом, были в восторге. Журналисты мигом стали писать о Божьей каре и семинаристе-маньяке. Все были довольны и счастливы — кроме патриархии и Филиппа. Первые отбивались от внимания «мирских», а последний — не знал, что ему делать.

Совесть мучила его безумно. Страшно. Он не мог найти себе места. Не мог думать, дышать, говорить. Только не здесь, только не сейчас.

Ноги сами понесли его к Марии, когда следователи закончили первый допрос, и потрясенные семинаристы поспешили убраться в свои комнаты. Когда девушка открыла ему, Филипп все ещё глядел на нее безумным взглядом.

— Как ты? — он вошел в комнату и потерянно огляделся по сторонам.

Нет, он все-таки должен это сделать, как бы не хотел обратного.

— Я… Я хочу сказать тебе кое-что, — голос Панфилова был сух, в взгляд воспален. — Я считаю, что теперь проклят. Проклят, понимаешь? И у меня только один выход из ситуации. Понимаешь, какой?

Чего? Что он несёт?

Мария непонимающе и нервно улыбнулась, но улыбка эта быстро сползла с ее губ, стоило ей начать осознавать смысл сказанных им слов. Внутри все сжалось, а затем ухнуло вниз грузной кучей, желая утащить за собой и девушку. Коснувшись района солнечного сплетения, где болело сильнее всего, Сербская еле удержалась, чтобы не рухнуть на пол.

— Да, я поняла, — в тон ему ответила она. — Это значит, что ты пизданулся. А ещё — что ты лжец.

Дыхание участилось, ведя следом за собой истерический припадок. Как собачку на веревочке. Мария пыталась сглотнуть ком в горле.

— Идиотка, — выдохнула, почти выполнила девушка, смотря куда угодно, толко не на Филиппа. — Поверила тебе. Оля была права, между нами всегда будет стоять твой Бог. У нас просто разные приоритеты.

Ей хотелось сказать ему очень много. Хотелось материться и колотить вещи, дать Панфилову пощечину, похожую на то, что только что дал ей он своими словами. Но унижаться ещё сильнее смысла не было. Она и так чувствовала себя самой опущенной из опущенных. Приехала, как дебилка, сидела одна в номере целыми днями, чувствовала вину за свою выходку с клубом. Мария ведь только сейчас осознала, что в ответ на все ее признания Филипп ни разу так не сказал, что тоже любит ее. Он любит лишь одно — то, чего не существует.

А ещё себя.

Но не ее.

— Уходи, — жестко потребовала Сербская, когда тело ее затряслось, а к глазам подползли слезы. — Проваливай, я сказала! Удачи тебе с твоими монахами!

«Дай Бог тебе по ебалу» — как говорится.

— Ты спрашивал, считаю ли я тебя слабаком? Так вот спрятаться, поджав хвост, — слабость высшей степени. Я больше не хочу тебя видеть. Никогда, ясно?!

— Мария, пожалуйста, ты не понимаешь!

Он стоял перед ней и заламывал руки. Даже не понял — зачем ей сказал все это, почему. Неведомая сила заставила его вспомнить о мечтах. О тихой келье, где нет ни часов, ни минут. О том, как