Валлийский рассказ - Рис Дэвис

Помещение, в которое мы вошли, пахло конюшней. В нем было темно и пусто; на гвозде, вбитом в невысоко расположенную балку, висела керосиновая лампа. Мы положили Дэнни в деннике, как раз под этой лампой. Пока мы его укладывали, Иордан со своими повизгивавшими собаками оставался возле двери конюшни и не спускал с нас глаз. Взгляд его жег мне спину. Тело у Иордана было очень смуглое, грудь топорщилась толстыми сосками поверх скрещенных на ней могучих рук. Весь торс, как и лицо, носил следы ужасающих ран. Исполосовавшие его длинные блестящие шрамы походили на сверкающие прожилки, какие можно заметить на изломе камня. Лысая голова имела форму широкого купола, кожа на ней тоже была покрыта шрамами. Обнаженное тело Иордана, усеянное мелкими каплями дождя, блестело, словно покрытое прозрачным лаковым глянцем.

Мы оставили Дэнни на досках, положенных поперек денника, отступили к двери и попросили расплатиться. Иордан не торопился с ответом. Из переднего кармана брюк он извлек большой складной нож и раскрыл его. Затем, приказав собакам не двигаться с места, проковылял мимо нас туда, где лежал зашитый в мешок Дэнни. Казалось, Иордан шел бесконечно долго. В конюшне воцарилась тишина. Когда он прошел мимо, мы заметили в его спине черное отверстие, в которое без труда мог войти кулак. У меня мурашки забегали по телу. Собаки подступили к Марки и начали его обнюхивать, бедняга хватал ртом воздух, глаза его вылезли из орбит. Я огляделся и заметил в углу вилы с коротким черенком. Наконец Иордан добрался до Дэнни и снова взглянул на нас. Лезвие раскрытого ножа подрагивало в его кулаке. Потом он отвернулся от нас и распорол стежок на мешке в том самом месте, где находилось лицо Дэнни. Я едва дышал. Освещенное керосиновой лампой лицо Дэнни было настолько бескровным, что мне показалось, будто он действительно преставился. Волосы у меня на голове встали дыбом. У Дэнни отвалилась челюсть и открылся ряд сверкающих белоснежных зубов; в свете лампы блестели белки его полуприкрытых глаз. Он был бледен и неподвижен, словно и на самом деле отдал богу душу. Иордан склонился над Дэнни, изучая его взглядом; нож он по-прежнему сжимал в кулаке. Лампа освещала его влажную спину. Страх обуял меня, но если бы у Дэнни застучали зубы или заурчало в животе, я бы пустил ход вилы, чтобы выбраться из этой переделки. Наконец Иордан обернулся. Он впервые нарушил молчание.

 — Хороший труп,— похвалил он.

 — Это мой брат, заверил я его.

—  Где вы его раздобыли?  

 — Выкопал.

Иордан кивнул. Он оставил раскрытый нож в деннике и приблизился к нам. Снова запустил руку в передний карман брюк и вытащил оттуда большой кусок мешковины. Потом развернул — там оказалось три золотых соверена. Большими трясущимися руками он протянул мне монеты, а затем грубо выставил нас наружу. Вернувшись, он задул лампу, и мы оставили Дэнни одного в темноте конюшни. Иордан закрыл дверь, гончие, ворча, трусили рядом с нами; мы покинули сад через знакомую узкую дверцу.

 — Доброй ночи,— сказал Иордан.

 — Прощай, брат, сказал я.

Мы бесцельно бродили по полям, стараясь согреться и скоротать время в ожидании момента, когда можно будет вернуться и вызволить Дэнни. Марки замерз, как ледышка. Я волновался, особенно из-за этих псов. Пропустить бы хоть капельку спиртного! Наконец нам показалось, что все успокоилось и наступил долгожданный момент, мы вернулись к садовой стене, желая убедиться, что пришло время подать сигнал Дэнни. Сверху стена была усеяна намертво пристывшими осколками стекла; я набросил на них пиджак и подтянулся на руках. В окне первого этажа докторского дома я разглядел горящую свечу, а в ее свете — Иордана, который расхаживал по комнате в ночной рубашке и колпаке. Свеча вскоре погасла, и все погрузилось во мрак.

Неподалеку на дереве жутким голосом закричала сова.

Перепуганный Марки тоже взобрался на стену, чтобы быть поближе ко мне. Собак в саду как не бывало. Сидеть на стене без пиджаков было невыносимо холодно. Ветер был ленив: вместо того чтобы обходить нас стороной, он пронизывал насквозь. Дождь прекратился. В разрывах туч очень высоко показалась луна, такая далекая и крошечная, что могла сойти за мелкую монету.

Мы ждали довольно долго, содрогаясь от холода и боясь проронить хоть слово. Глаза Марки сверкали, как стеклянные шарики. Наконец что-то задвигалось в темноте возле конюшни. Сердце мое бешено заколотилось. Марки ухватился за меня дрожащими руками. Перед нами возникла фигура в белом, кравшаяся вдоль стены. Это был Дэнни. По-видимому, ему удалось выбраться наружу сквозь окно конюшни. Я тихо свистнул ему — и тут собак словно прорвало. Откуда ни возьмись выскочили три гончие и с отчаянным лаем и рычанием огромными прыжками понеслись через двор к Дэнни. На мгновение я оторопел, не зная, что предпринять. Собаки тем временем готовы были навалиться на Дэнни. И тут вдруг он сделал стойку на руках и пошел на собак. Ноги его болтались в воздухе, а рубаха опустилась до земли, закрыв ему лицо. При виде столь необычного перевоплощения собаки оцепенели. Потом разом повернули и, взвыв от страха, понеслись прочь, в темноту. Дэнни не мешкая добрался до стены, мы крепко ухватили его под руки и рывком втащили наверх. Вскоре мы были уже в ночлежке. Утром мы расплатились с хозяином и с возницей, истратив на это один из соверенов, полученных от Иордана.

Мне не везло. Остаток лета выдался дождливый, и мух было очень мало. Я пробовал торговать собственноручно изготовленными амулетами якобы из слоновой кости, которые гарантировали удачу, но урожай случился плохой, так что в конце концов у меня их и задаром не брали. Дэнни с каждым днем все больше худел и становился молчаливее. Просто в былинку превратился. Говорить ему не хотелось. Да и особенно нечего было, ведь в его голове вообще-то было пустовато, если не считать корней собственных волос. Никак не мог забыть, что однажды уже был трупом. И точно он был похож на труп — ведь мы частенько спали с ним в одной постели,— такой он был холодный, с выпиравшими отовсюду костями. Дэнни утратил интерес ко всему, даже к стойке на руках.

Мы побывали на ярмарках во многих провинциальных городах, но всюду нам не слишком везло. В один из ярмарочных дней мы сидели в харчевне. Это было хлипкое сооружение из деревянных планок, сколоченное специально для ярмарки и стоявшее на отшибе, на задворках главной улицы. Столы и скамейки располагались