Эра цепей - Антон Гудой

Он протянул руку, зачерпнул морской воды… И припал к ней губами, жадно глотая. От удовольствия он раздул ноздри, вбирая воздух, поперхнулся, закашлялся, но, отдышавшись, продолжил пить. Море было пресное. Казалось, будто в нем даже меньше соли, меньше едва ощутимого привкуса, чем в обычной воде.

Напившись, он упал без сил на спину. Над головой возвышался уходящий ввысь шпиль неизвестного города, по небу медленно проплывала чужая, голубая планета, прикованная гигантской цепью к, казалось, самому морю. Нервный смешок вырвался из груди, а на глаза стали наворачиваться слезы. С каждым тихим смешком, лицо его все больше искажалось гримасой боли, непонимания, все острее ощущался неприятный, влажный холод этого мира. Он протянул руку к медленно плывущей по небу планете, словно пытаясь коснуться ее… И встал, стиснув зубы и сжав руки в кулаки.

Каждый шаг по дощатому настилу приближал его к мириаде запахов и шумов, доносящихся из порта. Там, на набережной, носились в нескончаемом, неконтролируемом хороводе люди, самые разные — от тусклых, невзрачных и больных, до пестрых и счастливых, звенящих железом и монетами в тугих кошелях. Оттуда несло потом, рыбой и плесенью, и от остроты запахов кружило голову и урчало в животе.

Затеряться в толпе, сразу понял Женя, у него точно не выйдет. Чем бы ни было это неуклюжее, огромное тело, в которое он попал, но он заметно возвышался над кем бы то ни было, и тут же притягивал к себе взгляды. Кто-то тут же впадал в оцепенение, другие разбегались в стороны, и все сильнее со всех сторон звучали удивленные вздохи и непонятные, странные слова.

Трое темильцев, разделывавших рыбу, прямо там, посреди чешуи и зловонной крови пали перед юношей ниц, что-то быстро залепетали. Не раздумывая ни секунды, Женя схватил с низенького стола пару огромных рыбин, нервно сглатывая, и попятился назад, к причалу, то и дело оглядываясь через плечо. Никто не стал его останавливать.

Но не успел он понять, что случилось, как водный змей, что принес его сюда, сверкнув серебристым хвостом, нырнул в пучину. Женя успел лишь выкрикнуть что-то нечленораздельное, и, понимая, что обратного пути нет, побежал прочь, буквально прорываясь через толпу людей. Кто успевали заметить пришельца — тут же расступались, освобождая путь. Других Женя отталкивал, в основном случайно, но те тут же, подобно жаболюдам, падали ниц.

Что-то было не так, слишком бурная реакция на него возникала у всех, кто его видел. Чтобы не привлекать столько внимания, Женя, вбегая вверх по скользким ступеням уходящей по спирали вверх улицы, свернул в переулок настолько узкий, что в нем едва ли смогли бы протиснуться двое людей. Ноги утопали в грязи и смраде, но здесь, по крайней мере, никто не видел его, никто не мог навредить. Юноша не мог взять в толк почему окружающие себя так вели, и это пугало.

Обессилев, он упал у глухой стены там, где было почище. Свет снаружи сюда почти не пробивался, и, неожиданно, это в какой-то мере успокаивало Женю. Он впился зубами в сырую рыбу, отдирая мясо от костей, проглатывая его, не глядя и почти не жуя. Руки тряслись от голода и напряжения, а изнутри рвался истерический смех:

— Хах… Ха-ха… Голум хренов…

Пища, пусть и холодная, мерзкая, наполняла живот, а вместе с сытостью возвращалась и способность здраво мыслить. Первой здравой мыслью было то, что, раз уж он прячется в подворотне, то не будет неприличным выбросить кости и шкуру рыбины прямо тут. Второй — нужно как-то замаскироваться, хоть как-то.

Пока он доедал вторую рыбу, капли дождя медленно, плавно перестали тянуться к небу. Скопившаяся на стенах влага сперва зависла, соединяясь в крупные капли, а затем начала медленно стекать вниз, как и положено. Воды вокруг было так много, что не нужно было даже искать где умыться — достаточно было провести руками по каменным стенам, и можно было набрать полные ладони воды. Женя быстро растер ими лицо, руки, смывая кровь и кое-как избавляясь от запаха рыбы, а затем провел ладонями по голове. Лысый, даже скорее бритый — жесткая щетина пробивалась через скальп. То же было и с остальным телом — не было привычных волос на руках и ногах, лишь отдельные, колючие щетинки, либо было совершенно гладким, и даже брови едва ощущались под подушечками пальцев.

Но больше всего беспокойств вызывала пуповина. К этому моменту она побелела, совершенно потеряла чувствительность, но все еще торчала из живота, и это не могло не беспокоить. Как назло, завязать ее тоже не было возможности, слишком мало от нее осталось.