Сказки времен Империи - Александр Житинский

Потом все устали, и был объявлен перерыв. Для восстановления сил и выяснения некоторых отношений. Толпа высыпала на улицу курить. Кого-то уже ловили в темноте. Но нас пока не трогали. Присматривались.

Подошел Леша с местной девушкой. Отважный человек. Девушка мило улыбалась, но в разговор не вступала. Хорошая девушка. Позже выяснилось, что она работает телятницей. Звали ее Элеонора. Для такого имени она была чуточку курносее, чем нужно.

— Отпусти Элеонору, — сказал я Леше. — Из-за твоей Элеоноры нам намылят шею.

— Пусть попробуют! — сказал Леша.

Мы вернулись в зал, и Леша стал демонстративно танцевать с Элеонорой, прижавшись. При этом он холодно посматривал на Тату. Элеонора обхватила нашего Лешу руками за шею и повисла на нем, как полотенце. А Тата повисла на Яше. В буквальном смысле слова. Она тоже держала его за шею, но ноги у нее не доставали до пола. Яша таскал ее на шее, как хомут.

Тогда я пригласил Барабыкину. Ее еще никто не приглашал. Наверное, местные хулиганы принимали ее за чью-нибудь маму. Инна Ивановна прильнула ко мне немного по-старинному, но тоже достаточно плотно. И мы стали топтаться на месте, слившись в экстазе. Я чувствовал, как у меня из-под мышек текут струйки пота. Это было неприятно, потому что разрушало экстаз.

— Петя, пойдем на воздух, — сказала Инна Ивановна, коснувшись моего уха губами.

— Зачем? — спросил я.

— Жарко, — прошептала Инна, вкладывая в это слово много эмоций.

— Пойдем, — сказал я. — Только ненадолго. Мне нужно следить за порядком.

Мы вышли на улицу и сели на скамеечку под деревом. Мимо прошел какой-то тип, который нас внимательно осмотрел. Я подумал, что сейчас меня примут за кого-нибудь другого. Меня часто принимают за кого-то другого. От этого одни неприятности.

— Дети… — вздохнула Барабыкина.

— Кто? — спросил я.

— Все, — сказала Инна Ивановна. — У них совершенно не развиты чувства. Как-то все примитивно просто…

Я молчал, соображая, куда она клонит.

— Все-таки в наше время было не так… Правда?

Я не стал уточнять, какое время она имеет в виду. Поэтому на всякий случай кивнул. Инна Ивановна взяла мою ладонь и стала всматриваться. Не знаю, чего она там увидела в темноте.

— Много увлечений, — читала она по ладони. — Но серьезен. Энергичен. Сильная линия любви…

И она сделала многозначительную паузу. Не отпуская моей ладошки.

— Мне нравятся застенчивые мужчины, — сказала она.

С чего она взяла, что я застенчив? Что я не полез с нею сразу целоваться, что ли? А мне не хочется. Если бы хотелось, я бы полез.

Инна Ивановна готовилась продолжить наступление, но тут из клуба выскочил одуванчик Юра.

— Наших бьют! — крикнул он и помчался за подкреплением к нашему сараю.

Пришлось вернуться в зал. Хотя туда не очень хотелось.

Юра немного преувеличил. Наших еще не били. Просто человека три из местных стояли напротив Леши с глубокомысленным выражением на лице. Бить или не бить? Между ними и Лешей происходили какие-то дебаты. Обычно это тянется от двух до десяти минут, пока кто-нибудь, устав от бесперспективности разговора, не съездит оппоненту по уху. Нужно четко почувствовать этот момент. И бить первым. Иначе можно уже не успеть.

Я протолкался в круг вместе с Барабыкиной.

— Ну, чего? — спросил я.

— А ничего! — ответил один из оппонентов.

— Ты чего? — сказал я.

— А ты чего?

— А ничего! — сказал я.

Все это на полутонах. Разговор зашел в тупик. Никто ничего. Самый момент бить по уху. А танцы, между прочим, шли своим чередом. Публика только освободила место для возможной драки. Ринг, так сказать.

Барабыкина надвинулась на меня грудью и умоляюще произнесла:

— Петр Николаевич! Не надо! Не бейте их, я вас прошу. Они извинятся.

Оппоненты были озадачены. Во-первых, тем, что не они будут бить, а их будут бить. А во-вторых, они никак не могли взять в толк, за что нужно извиняться.

— Это за что же извиняться? — недоуменно спросили они.

— За бестактность! — заявила Барабыкина.

Местные хулиганы совсем завяли от такого интеллигентного разговора.

— Пошли, Генка, — сказал один. — Чего с ними связываться? Чокнутые какие-то.

В этот момент в зале появился Лисоцкий с красной повязкой дружинника. В сопровождении дяди Феди и кое-кого из наших. Дядя Федя шел, заметно покачиваясь.

— Для работников охраны общественного порядка мы исполняем «Йеллоу ривер», — провозгласил мальчик со сцены.

И они завыли «Йеллоу ривер». Желтая река, в переводе.

Мордобоя не получилось. Хулиганы отвалили в недоумении. Лисоцкий прошелся по залу в повязке, очень довольный собой. Потом Лисоцкий снял повязку и пригласил Барабыкину. Он закружил ее, держа руку на отлете.

Я приглашал наших девушек в строгой очередности. Чтобы не дать им привыкнуть к амбалам. Каждой я шептал что-то нежное. Для профилактики. Только Тате я почему-то не мог шептать нежного. Стеснялся, что ли?

Все наши дружинники плясали. Только дядя Федя пристроился на стуле у стены и совершенно внезапно заснул. Под адский рев динамика. Видно, очень хотел спать.

Наплясавшись, мы разбудили дядю Федю и проводили девушек. Лисоцкий еще раньше исчез куда-то с Барабыкиной. Леша исчез с Элеонорой. Все-таки он достукается! Дядя Федя просто исчез.

Было три часа ночи. Фактически, уже утро.

На следующий день, в воскресенье, мы отходили от танцев. За завтраком Лисоцкий был какой-то вялый. Он долго смотрел в кашу, шевеля ее ложкой, будто хотел там чего-то найти. Леша загадочно улыбался по поводу Элеоноры. Барабыкина смотрела на меня укоризненно. Тата была почему-то злая. Один дядя Федя был добрый. Он рассказывал, как мы вчера победили местных хулиганов.

После завтрака народ двинулся загорать и купаться. Кроме Леши с дядей Федей. Леша заступил дежурным на кухню. И они с дядей Федей принялись пилить дрова. Там же вертелся и Юра, который продолжал обхаживать повариху Веру.

Лисоцкий предложил мне сыграть в шахматы. Мы начали.

— Загадочный народ эти женщины, — сказал Лисоцкий, передвигая пешку.

— По-моему, не очень, — сказал я, передвигая свою.

— Вы еще не все понимаете. Простите, — сказал Лисоцкий, выводя слона.

— А что вы имеете в виду? — осторожно поинтересовался я, толкая еще одну пешку.

— Как вы относитесь к Инне Ивановне? — спросил Лисоцкий, делая ход конем.

— Как к старшему товарищу, — ответил я.