Л. И. Брежнев: Материалы к биографии - Романов

поместили в сумасшедший дом. Так тогда поступали с диссидентами. Начался шум. Научная общественность поднялась на его защиту.

В те дни я делал для Брежнева какую-то бумагу. И когда докладывал ее, заметил, зря все это с Медведевым, себе же хуже делаем…

У Брежнева была такая привычка: ты ему что-то толкуешь, а он сидит с невозмутимым лицом и никак не реагирует на сказанное. Долго «переваривал». А тут, уж не знаю почему, он сразу при мне позвонил по селектору Андропову. И спросил его:

— Это ты дал команду по Медведеву?

Ответ звучал примерно так:

— Нет, это управление перестаралось. Мне уже звонили из Академии наук. Я разберусь.

Мне Брежнев так ничего и не сказал, но дал возможность убедиться, что он «вник».

Но дальше — дальше Брежнев стал разрушаться, разваливаться как личность и как политик. Всякая власть портит, абсолютная власть портит абсолютно. Но то, что раньше было трагедией, теперь стало фарсом. Неумеренное славословие принимало гротескные формы. Обилие наград и званий превысило все допустимые «нормативы». Явные следы болезни, которой официально вроде бы и не было, делали ситуацию вообще какой-то ирреальной, фантасмагорической. Брежнев полностью утратил самокритичный контроль за своими действиями. Верил в собственное величие. Всерьез воспринимал панегирики в свой адрес. Его политика, если здесь применимо это слово, создавала и поддерживала обстановку, в которой прогрессировала коррупция на всех уровнях, процветали очковтирательство, обман, воровство. Многие партийные руководители в республиках и областях превратились в своего рода пожизненных феодальных князьков.

У меня такое впечатление, что все или почти все коммунисты — неважно, в «верхах» или на «низах», — все, кто способен думать, отдавали себе отчет в нелепости, парадоксальности, постыдности, наконец, происходящего. И все-таки — вот оно самое страшное, самое пугающее наследие Сталина! — вставали и аплодировали, аплодировали и вставали…

Отдельно — экономическая тема. На грани 50—60-х годов оставшаяся от Сталина административно-командная система управления экономикой, ориентированная на всеобъемлющий централизм, экстенсивный рост, валовые, количественные показатели, игнорирование закона стоимости, подошла к пределу своих возможностей. В ходе развернувшейся тогда дискуссии становилось все яснее, что существующий хозяйственный механизм не может претендовать на всеобщность, что социализм вполне совместим и с иными вариантами системы руководства экономикой.

Реформы 1965 года наметили правильный путь.

Выступая 29 сентября 1965 года на Пленуме ЦК КПСС, Брежнев заявил: «Чтобы в полной мере использовать все возможности социалистического способа производства, предлагается усилить экономический метод управления хозяйством. С помощью системы экономических стимулов нужно создать прямую заинтересованность каждого рабочего, мастера, техника, инженера и служащего предприятия во внедрении новой техники, в совершенствовании технологии, повышении производительности труда и качества продукции. Этим же целям будет служить расширение прав каждого отдельного предприятия…» Подчеркивая необходимость глубокой теоретической проработки возникающих проблем, оратор поставил на первый план такие вопросы, как «социалистический хозяйственный расчет, использование в плановом управлении экономикой прибыли, цены, кредита, хозяйственных договоров и т. д., разработка учения об организации и управлении социалистической промышленностью в условиях развертывающейся научно-технической революции, сочетание централизованного планирования с экономической самостоятельностью предприятий и другие».

— Намеченный путь не был пройден. Сторонники реформ не смогли сломить сопротивление накопленной инерции, старых привычек и порядков, за которыми стояли значительные влиятельные группы партийных, советских и хозяйственных работников. Компромисс между сторонниками и противниками реформы ничего не мог решить. Важное, нужное дело было загублено непоследовательностью, полумерами, нерешительностью.

Если XX съезд считать первой попыткой перестройки, перевода социализма на новые, современные политические рельсы, то реформа 1965 года может рассматриваться как вторая попытка перестройки, на этот раз — в экономической сфере. Обе попытки, хотя и способствовали пробуждению мысли, самосознания, критического отношения к практике первых этапов строительства социализма, не удались. Старое было все еще сильнее нового.

Не приняв реформу, отторгнув мелкие поправки и улучшения, затормозив, остановив десталинизацию, старая политическая и экономическая система продолжала жить по своим законам. В политике прочно утвердилась консервативная, антидемократическая тенденция. В экономике была несколько иная картина. Спорадически возникали и даже получали юридическое оформление проекты реформ (можно упомянуть в этой связи постановление ЦК КПСС «О дальнейшем совершенствовании хозяйственного механизма и задачах партийных и государственных органов», а также постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы», принятые в июле 1979 г., но так и оставшиеся на бумаге). Вполне здравые, подчас весьма актуальные и глубокие соображения о тех преобразованиях, в которых нуждается народное хозяйство, система и порядок управления им, неоднократно высказывал на партийных съездах и на пленумах ЦК Брежнев. Но слова не подкреплялись делами. Все сходило на нет, тонуло в чиновничьем болоте, в аппарате, который из инструмента, орудия политического руководства превратился в самостоятельную силу, направленную на самосохранение, на глушение нового, необычного, расходящегося с освященными традицией стереотипами.

Дорого обошлась нам почти тридцатилетняя пауза. Падали темпы роста. Поступательное движение экономики обеспечивалось растущими капиталовложениями, которые давали все меньшую отдачу. Недопустимо медленными темпами внедрялись результаты научно-технической революции. Хронической болезнью стали «дефициты». Падала заинтересованность людей в производительном труде. Нарастали апатия, социальная пассивность. Социальной бедой обернулось пьянство. Увеличивалось число наркоманов. Падали рождаемость и продолжительность жизни.

Все это уже не говорило, все это кричало о том, что модель социализма, созданная в 30—50-е годы, полностью исчерпала все свои возможности. Ее искусственное сохранение вело к экономической стагнации, ставило советское общество на грань кризиса, ослабляло авторитет и влияние СССР на мировой арене.

Избрание Ю. В. Андропова Генеральным секретарем ЦК КПСС вдохнуло надежду. Высокообразованный, интеллигентный человек, с огромным опытом политической работы, прекрасно осведомленный о реальном положении дел, он понимал: дальше так нельзя, невозможно. Сделать почти ничего не успел.

Выдвижение К. У. Черненко, бесцветной, серой посредственности, было трагикомедией, позором для партии. Люди не знали, плакать или смеяться.

Предвижу вопрос: а где же народ, массы? Почему опять Хрущев и Брежнев, Андропов и Черненко? Почему снова просчеты и ошибки? Ведь народ — рабочие, крестьяне, интеллигенция — осваивал целину, строил КамАЗ и БАМ, создавал ракеты и спутники. Народ продолжал строительство социализма…

Да, народ продолжал… Но все дело в том, что, как и раньше, народ был лишен права принимать решения по фундаментальным вопросам, определявшим направление, характер, темпы развития. Ведь не народ же решил, что мы уже создали развитое, зрелое социалистическое общество. Не народ спустил на тормозах решения XX съезда КПСС, реформу 1965 года. Не народ довел нашу экономику до предкризисного состояния. И не народ решил ввести «ограниченный контингент советских войск» на территорию Афганистана.

При том уровне демократизма, который существовал в нашей стране, говорить о народе как творческой исторической силе — значит вводить в заблуждение и