Пока мы рядом - Рэй Клуун

— Что, дела не очень?

Глядя в пол, я качаю головой. И вот уже рыдаю у него на плече.

В машине я врубаю погромче «Прямо здесь, прямо сейчас» в исполнении Фэтбой Слима. В ночном магазине на Рийнстраат мы скупаем все, что радует глаз. В цветочном на углу я покупаю букет роз. Подхватив в четыре руки еду, выпивку и цветы, мы с песней заходим в нашу гостиную.

Кармен одета в черные брюки и белый джемпер, который, как мне кажется, больше всего ей идет. Она уже подкрасилась, надела парик. Она подходит ко мне и целует.

— Счастливого Рождества, дорогой, — говорит она, сияя. И добавляет шепотом на ухо: — Сегодня ночью я сделаю тебе лучший рождественский минет.

Две тысячи, зеро, зеро,

Игра окончена, приплыли…

Prince, песня «1999» из альбома «1999» (1982)

Мы встречаем миллениум в Маарсене, городке в центральной части Нидерландов. Вечеринку организуют Томас и Анна. Я никак не пойму, с чего вдруг. Томас не звонил мне, с тех пор как я вернулся из Майами, а Анна, если я подхожу к телефону, сразу же просит передать трубку Кармен. К счастью, приглашены также Мод и Фрэнк и еще кое-кто из наших старых приятелей из Бреды.

Когда часы бьют полночь, меня с Кармен охватывает волнение. Мы несколько минут стоим обнявшись. Мы не знаем, что пожелать друг другу. Потом я подхожу к Фрэнку и тоже держу его в объятиях целую вечность. Он желает мне, чтобы наступающий год был лучше, чем прошлый. Мод целует меня и гладит по щеке. «Я гордилась тобой в этом году, Дэнни», — шепчет она.

Чуть позже ко мне подходит Томас. Он хлопает меня по плечу, желает счастливого Нового года и спрашивает, как дела. Я смотрю на него испытующе. Неужели он не знает? Или просто не хочет знать? Я в замешательстве. Что, играть с ним в прятки или честно сказать, что дома все хреново и что я по-настоящему сердит на него за то, что он ни разу не позвонил мне после Майами? Мы ведь знаем друг друга уже тридцать лет. Наверное, я имею право объясниться с ним начистоту.

— Не все так здорово, Томас, — начинаю я.

— Что ж, это жизнь, ничего не поделаешь… Как отметили Рождество?

Я предпринимаю новую попытку:

— Не лучшим образом. Рождество скорее огорчило. Раньше я как-то не задумывался, сколько символики в этом празднике…

— Да, слишком много хлопот, не так ли? — перебивает он меня. — У нас то же самое: Рождество у стариков Анны, день рождественских подарков — у моих. Я всегда называю эти праздники Днями национальной скуки, ха-ха-ха.

— Я на самом деле имел в виду кое-что другое, — говорю я. Пора менять тему. — Скажи мне, Фрэнк, ты действительно считаешь, что мне не следовало ехать в Майами?

Он удивлен. Нервно озирается.

— Послушай, это… О черт, мне нужно снять… как их… пончики со сковородки. Иначе они почернеют, как Нванко Кану[23], и никто не станет их есть, ха-ха-ха. Извини. Я буду… через минуту.

Томас исчезает. Я смотрю ему вслед и так крепко сжимаю бокал с шампанским, что он едва не трескается в моей руке. У моей жены вовсе не грипп, который пройдет через неделю, после чего жизнь вернется в свою колею, — у нее рак, ты, мерзавец! Р-А-К. А это значит, что она безнадежно больная, лысая, с ампутированной сиськой, в постоянном страхе смерти. И как ты думаешь, какие у нас дома дела, ты, тупая башка?

Томас возвращается с пончиками. Я беру один, хватаю со стола бутылку шампанского и скрываюсь на улице. Со всей силы швыряю пончик в забор. В окно я вижу, как Томас, со счастливой улыбкой на лице, обходит гостей со своим угощением. Я сажусь на деревянную скамейку. Глядя на догорающие в небе звезды, вспоминаю прожитый год, искалеченный раком.

— Ты все еще любишь меня? — спросила Кармен в тот рождественский вечер, после того как вручила свой подарок.

— Конечно люблю, дорогая, — ответил я и улыбнулся.

Я привирал.

Правда в том, что я не могу сказать с уверенностью, действительно ли я люблю ее. Да, мне больно, когда я вижу Кармен в слезах, когда она страдает, мучается, боится. Но разве это любовь? Может, просто жалость? Нет, я не хочу ее бросать. Но разве это любовь? Может, просто чувство долга?

Но мы не можем расстаться, даже если захотели бы. Я, и только я нужен Кармен, если ее состояние ухудшится. Никто не понимает меня так, как ты, говорит она.

Я слышу, как в доме звучит песня Принса, который поет о том, что партия сыграна. «Ты еще будешь тыкать меня носом», — ворчу я про себя. Я всегда жил по принципу Дэна: если меня что-то не устраивает в жизни, я ее меняю. Работу, отношения, да что угодно. И вот сейчас, на пороге нового тысячелетия, я впервые в жизни несчастлив. И ровным счетом ничего не могу с этим поделать.

С Новым годом, Дэн.

Мне здорово, мне очень здорово,

Пусть сходит мир с ума,

А мне все нипочем,

Поэтому кончай болтать про рак,

Насилие и голод,

Бери свою гитару, пой со мной.

Мне здорово, мне очень здорово…

Hans Teeuwen, шоу «Hard en Zielig» (1995)

— Знаешь, Кармен, я просто восхищаюсь твоей стойкостью, — слышу я обрывок разговора Мод с Кармен, когда возвращаюсь к гостям. — Ты живешь полной жизнью, такая оптимистка, работаешь, как и раньше…

Томас кивает, соглашаясь.

— О, конечно, можно позволить болезни взять над тобой верх, но от этого лучше не станет. — Кармен говорит то, что от нее хотят услышать. — Сейчас меня ничего не беспокоит.

Да, если учесть, что сегодня ты очухалась лишь после полудня.

— Ты такая позитивная, это впечатляет, — говорит Томас.

Фрэнк смотрит на меня и подмигивает. Кармен продолжает:

— А что еще остается делать? Чем больше позитива ты излучаешь, тем качественнее живешь.

Она явно играет с огнем.

Но сегодня ее позитив не срабатывает. Я вижу, что она устала от долгого застолья.

— Дорогая, может, нам пора двигаться? — спрашиваю я.

Кармен счастлива, что не ей приходится принимать решение.

Луна даже не проснулась, когда я вынул ее из кроватки и перенес в машину. Фрэнк помогает мне загрузить наши вещи.

— Держись, дружище, — шепчет он. — Ты ей сейчас нужен.

— Какого черта ты хвалишься перед всеми, что все у тебя отлично? — раздраженно говорю я, когда мы отъезжаем. — Теперь они будут мусолить это, восхищаться тобой. Какая ты оптимистка, никогда не жалуешься. Не надо обманывать ни себя, ни их, ведь, в конце концов, они наши друзья. И им следует знать, что три четверти дня ты проводишь в боли и муках, черт возьми!