Джек - Брильянт - Уильям Кеннеди

— Теперь я верю тебе насчет Нортрепа.

— Иногда даже я говорю правду.

— Этого я не знаю. Зато я знаю, зачем ты рассказал мне все эти истории.

— Я хочу, чтобы ты знал, на кого работаешь.

— Похоже, ты мне доверяешь.

— Если проговоришься — тебе не жить. Но есть люди, которые болтать не станут. Ты — такой человек.

— Спасибо за доверие, но я вовсе не стремлюсь овладеть какой-то информацией. Ни сейчас, ни в будущем.

— Знаю. Ты бы из меня ни одной запятой не вытянул, если б я сам не хотел ее тебе дать. Говорю же, хочу чтобы ты знал, с кем имеешь дело. Кто я теперь и кем был раньше. Я переменился, ты это понял? Я проделал длинный путь. Длинный, черт возьми, путь. Не всю же жизнь шпаной быть!

— Я понимаю, что ты хочешь сказать.

— Думаю, понимаешь. Слушаешь ты неплохо. Людям надо, чтобы их слушали.

— Я за это деньги получаю.

— Сейчас не о деньгах речь. Я не о том.

— А я о том. Такой, как я, покупается и продается. Поэтому я и изучал законы. Я слушаю не за бесплатно. Большей частью. Бывает, правда, я слушаю по причине, которая к деньгам не относится. Ты-то имеешь в виду именно этот случай, я знаю.

— И я знаю, что ты знаешь, сукин ты сын. Знаю с того самого вечера, когда ты раскусил Джолсона. Я знаю, что говоришь ты на моем языке. Поэтому я и послал тогда тебе ящик виски.

— Какой же ты прозорливый.

— Еще бы. А что это слово значит?

— Тебе знать не обязательно.

— А не много ли ты на себя берешь, сморчок судейский?

Но слова эти он произнес со смехом.

Мои воспоминания о первых днях Джека в Европе похожи на почтовые открытки с видами. На первой он спускается с «Бельгенланда» в сопровождении двух вежливых, но нервных бельгийских жандармов в погонах и в эффектных, похожих на ведра картузах. Он рассчитывал улизнуть с корабля в одиночестве и встретиться с нами позже, однако услужливые пассажиры показали на него полицейским, и те задержали его у трапа.

Джек за ними последовал, однако не обошлось без словесной перебранки, в которой он стойко, с невинным видом профессионального мошенника отстаивал свои права американского гражданина. На этой «открытке» Джек — в бежевом костюме и в белой шляпе, полицейский держит его за левый локоть, чуть отведя его в сторону. Сам полицейский идет чуть сзади, второй же, офицер, держится поодаль, так, словно он тут ни при чем. Первое, что бросается в глаза, — это головные уборы: полицейские картузы и широкополая белая шляпа Джека. Полицейские отвели негодующего гангстера в авто, посадили на заднее сиденье, а сами сели по бокам. Вокруг собралась небольшая толпа. Проехав по набережной, машина свернула за угол — навстречу целой армии, готовой встать на защиту Фландрии от боша-бутлегера. Целые поля алых маков и кресты на надгробиях встали плечом к плечу, чтобы дать захватчику достойный отпор. Поодаль стояли четыре бронетранспортера, а также шесть машин, таких же, как та, в которую посадили Джека; в каждой — по четыре человека, и еще как минимум полсотни патрульных, вооруженных дубинками или винтовками.

Вот какую угрозу представлял собой Джек. Бельгию мы покинули на следующий день — «эти хамы», как назвал их Джек, приняли наконец решение: Джек должен выехать из страны на поезде. Местом назначения Джек избрал Германию, и мы купили билеты. Американское посольство, как говорится, палец о палец не ударило, и Джека вывезли на границу в район Аахена, где бельгийская полиция осталась позади, а ее сменила немецкая Polizei[30].

Открытка номер два: Джека держат за руки двое дюжих немцев в штатском, а он повернулся ко мне, лицо искажено злобой, кричит: «Черт возьми, Маркус, достань мне адвоката!»

Вместо того чтобы отдать деньги Красавчику Уилли, Джек передал сто восемьдесят тысяч мне — часть зашив в пояс, от которого у меня сразу же начались рези в желудке, а часть вложив в томик моего Эрнеста Димне «Искусство думать», откуда мы предварительно вырвали большую часть страниц. В книге я спрятал тридцать тысяч тысячными купюрами, а саму книгу положил в карман клетчатого спортивного пиджака, где она пролежала до самого Олбани. Деньги, которые не уместились в книгу и в пояс, мы сложили в сверток и припрятали в потайное отделение чемодана, предназначенного для провоза драгоценностей. И чемодан этот тоже достался мне.

Полиция тем временем упорно продолжала зондировать дно в озерах по всему Катскиллу, пренебрегая разумным советом осмотреть участок дороги длиной в шесть миль возле Соджертис, который заасфальтировали на следующий день после исчезновения Чарли.

В доме Джека был обыск. Алиса куда-то подевалась. Обрез и винтовку, найденные в чулане, конфисковали. В доме полицейские застали полураздетого Фогарти с пышногрудой (и тоже полураздетой) официанткой из Катскилла.

Жизнь продолжалась.

Я заметил, что от Джека в какие-то минуты, когда, например, он стоит в тени, словно исходило свечение. Вероятно, я и сейчас не в своем уме, ибо хорошо помню, что свечение это усилилось, когда Джек сказал, что я должен иметь при себе пистолет для самозащиты (на самом-то деле, чтобы защищать его собственные деньги). Он протянул мне пистолет, но я отказался.

— Деньги я возьму, — сказал я, — но защищать их не стану. Если ты боишься, что у меня они не будут в безопасности, отдай их графу, пусть везет деньги домой он.

Что же до исходившего от Джека свечения, то я где-то читал о попытках доказать, что в этом феномене нет ничего мистического. Ученые утверждают, что им удалось сфотографировать энергию, исходившую от цветов и листьев. Сначала они фотографировали живые цветы, а потом срезали их и фотографировали вновь и вновь в процессе умирания. По мнению ученых, интенсивный свет, излучаемый живым цветком или листьями, и есть энергия, и по мере высыхания растения его свечение постепенно тускнеет, пока наконец не прекращается вовсе.

Я уже говорил об энергии, которую излучал Джек в то памятное воскресенье в Катскилле. Свечение явилось лишним доказательством этой энергии, что в конечном счете убедило меня: в действительности миром правят вовсе не таланты, а энергетики. В результате одиночества или поражения некоторые впадают в меланхолию, даже в кататонию, распространенным симптомом которой является неподвижность. Джек же, несмотря на участившиеся поражения и одиночество, был неудержим: с раздражением реагировал на удары судьбы, пытался как мог убеждать, подкупать, улещивать, угрожать. В Аахене он пустился в спор с немецкими полицейскими: да, говорил он, зовут меня так же, как и знаменитого гангстера, но мы — разные люди. Когда же ему не поверили, он, поразив всех, исполнил в проходе вагона первого класса настоящий индейский танец. Вот она, творческая мощь негодующего лжеца!

Надев пояс с деньгами, я тоже ощутил — хорошо это помню — небывалый прилив энергии, которая хранилась до времени в тайниках моей психики. Из стороннего наблюдателя я превратился в соучастника — и последствия этого превращения оказались самыми неожиданными. Я испытал потребность напиться, расслабиться, что и сделал.