Факультет патологии - Александр Минчин

— И я считаю, что теория Фрейда наиболее верна в отличие от системы Павлова и абсолютно точно отражает человека.

У него даже расширились глаза.

— Что? Вы хотите сказать, что Фрейд прав, а Павлов — пустое место?

— Я не сказал, что он пустое место, я сказал, что теория Фрейда гениальна.

И с этого момента началась такая битва, что лучше бы я не упоминал покойного Фрейда. Но раз начал, я решил биться до конца. Да и потом, меня это устраивало, он сражался за Павлова, и ему надо было говорить о нем, а я бился за Фрейда и знания о нем мог выдать любые — на три зачета вперед. Только если учитывать, что имя Фрейда было запрещено для всей советской науки, от медицины до психологии, то будет понятно, на что шел я.

Он бушевал, что Павлов — это голова, что система его умна и абсолютно совершенна, врожденные и приобретенные рефлексы и так далее. И тут я завелся. Всю свою жизнь я был поклонник Фрейда (с прошлого года), и вот сидит передо мной какой-то психолог и доказывает, что Фрейд — не прав.

Что же это такое творится, позвольте объясниться. Кто же тогда прав?! Все мы под Фрейдом ходим! И этого еще никто не отменял. А он говорит, что Павлов — это голова (это головная боль для меня), а уж за Фрейда я буду биться. Психолог завелся тоже, и мы сцепились, и полчаса шла кромешная битва, и дым, казалось, вокруг дымился: я ему про первичные сексуальные позывы, а он мне про жевательные рефлексы собаки Павлова. Опять эта собака, будь она проклята. Меня уже тошнит от одного ее упоминания.

— Вы что хотите сказать, что Фрейд не прав со своей теорией первичных сексуальных позывов, да?

— Да!

— Что — да? — ору я. — Да или нет?

— Нет! — кричит он.

— Вы хотите сказать, что когда ребенок сосет грудь матери и, наевшись, кусает ее потом, уже насытившись и нехотя, это не проявление первичных сексуальных позывов? Подсознательно, уже у младенца. Да?

— Нет.

— Что — нет? — Да.

Девки моей группы, кто готовился, моментально стали вслушиваться, они не могли понять, при чем тут груди матери и психология.

— Здесь я с вами не согласен, — сказал он.

— Не со мной, это теория Фрейда, — и я опять стал ему доказывать.

— Хорошо, молодой человек, я вижу, что мы с вами ни о чем не договоримся, вы уже отвечаете больше часа. Я рад, что вы интересуетесь разными учениями и теориями, всегда должно быть два мнения, как две стороны процесса. И противоположных, как два берега реки, возможно… Но за ваши убеждения буржуазного учения Фрейда, которые никак не могут быть приемлемы для нашей жизни, попросту утверждающие, что .человек не далеко ушел от животного и живет подсознательно, когда работает только подкорка, а не кора, — что абсолютно идет вразрез и расходится с учением Павлова… — (На минуточку оказалось, как мне потом объяснили, что это был экзамен, а не зачет, а так как он уезжал в июне куда-то в санаторий, то экзамен перенесли в зачетную неделю. Я этого не знал: у нас все делали, что хотели!) — Так вот, я бы вам оценку за это никакую не поставил…

— Как же так, у меня даже лекции все написаны.

Он взял мою тетрадку:

— Надеюсь, что вы не будете утверждать, что тетрадь, написанная женским почерком, — это ваша работа на моих лекциях, и мне не придется сверять почерки.

Где мне эти психологи со своей психологией сидят!..

— Что вы, какой там женский почерк… — но врать я не умел никогда.

— Но это не важно, — перебил он меня. — Так вот, ценя вашу смелость и верность идеям и убеждениям, сейчас у меня нет времени вас разубеждать, хотя теория Фрейда в корне неверная и отрицательная, а самое главное… — я замер, — исходя из вашего редкого отчества — и у меня такое же, — я вам ставлю — четыре балла.

Господи, я даже не поверил, когда он эту цифру вывел в зачетке у меня и расписался. Одним глазом обратив внимание на мой корявый почерк в ней, которым явно не была написана тетрадка.

Я тут же смягчился и проникся к нему самой глубокой симпатией. Я его мог любить теперь хоть навеки, ведь больше он мне никогда не попадется. Я даже был согласен на Павлова!..

— Ну как, вы довольны?

— Как вам сказать. — Я доигрывал до конца. Не мог же я ему вешаться на шею и прыгать на плечи от радости.

— Вы что, хотели пять получить?

— Что вы, спасибо большое, этого достаточно. Мне захотелось ему сказать доброе:

— Вы знаете, может, вы и правы, и система Павлова хорошая и правильная, я ведь не отрицаю… Просто я чересчур завелся и меня увлекло по-другому пути, ну чуть-чуть поупрямствовал.

И тут он мне выдал:

— Эх, если бы вы это раньше сказали, я бы вам пять поставил.

Я чуть не умер от разрыва сердца.

— А сейчас нельзя?.. Он улыбнулся:

— Нет, уже поздно, я расписался. Вот если б до этого…

Я сгреб тетрадку, в дверь уже нетерпеливо заглядывали, и от греха подальше, как на облаке, выплыл из аудитории.

— Саш, что так долго, о чем ты с ним разговаривал? — Ирка смотрела на меня.

— О Фрейде, доказывал, что он прав.

— С ума сошел, Фрейда даже имя нельзя произносить в стенах этого института. — (Весь этот институт на Фрейде держится, подумал я, и на нем только!) — Что он тебе поставил?

— Вроде четыре балла. Ирка схватила зачетку.

— Ир, а почему он оценками ставит? Вот тут мне Ирка и объяснила:

— Это же экзамен, ты что, не знал, он уезжает куда-то.

— А я думал, что зачет.

— Ну, ты даешь, Саш: идешь отвечать, даже не зная, что сдаешь.

Потом она меня расспрашивает про билет, а я говорю про собаку Павлова, у меня из головы не идет эта собачья собака; Ирка не знает теории Морено, я ей говорю, что все равно этот билет не попадется.

Она спрашивает, не положил ли он его обратно в кучу. Я говорю, что — нет, кажется, и она убегает сдавать, пока он ей не попался.

Я стою и думаю ни о чем.

Потом вылетает, появляется Ирка, она, конечно, получает «отлично», у нее нет отчества, как у меня, но она молодая и скромная, это на один балл выше ценится.

И мы уходим с Иркой в буфет обсуждать наши последующие дела.

Я беру нам бутерброды, себе — чай, ей — кофе, и мы садимся за стол.

— Ну как, ты рада пятерке?

— Конечно. Еще бы он не поставил. — Она улыбается. — Я ему и так колени показывала и эдак выставляла.

Я знаю, у Ирки стройные ноги и красивые колени.

— Специально платьице коротенькое надела. Мы смеемся.

Как прекрасно, что эта психология позади и ее сдавать больше не надо, ведь ни одного вопроса не знал, даже не представлял о чем это.