Один из лучших дней (сборник) - Яна Жемойтелите

– А вы никому не говорите, что едете в Альпы. Что касается Марины, она совершенно выпала из социальной реальности и не понимает, что значит работать в библиотеке.

– Я должна прямо сейчас ответить?

– Это такой сложный вопрос? Или я нарушаю ваше внутреннее пространство? У вас были иные планы? Я просто прошу по-человечески вас помочь.

– Хорошо, – через небольшую паузу говорю я. – По крайней мере, я сегодня позвоню ей и напрошусь в гости. А там – видно будет.

– Большое спаси…

– Скажите, – на сей раз перебиваю я. – Почему у Марины было порвано платье? И откуда у нее синяки?

– Это уже наши семейные дела. – Юрий Петрович говорит в сторону явно без охотки.

– Да-а? Вас же так заботит ваша репутация! Думаете, никто ничего не замечает, кроме меня?

– Я просто не хотел пускать ее на лекцию. Ничего хорошего из этого и не вышло. – Он опять говорит в сторону, не глядя на меня.

– А синяки на пользу пошли?

– Я не стану обсуждать с вами этот вопрос. – Растерянный дядька, который выглянул было из-под брони большого начальника, исчез, затаился в своей скорлупке. – Я сделал вам конкретное предложение и жду ответа в течение суток.

Ничего не решив даже для себя, я бреду по размякшей кашице снега к библиотеке, чувствуя спиной тяжелый взгляд Юрия Петровича, и думаю, что мне было бы сложно выдерживать этот взгляд даже один день.

И вот стоит мне занять свое место за столом у окна, как на рабочий номер звонит Анима. То есть я уверена, что это именно он, хотя в трубке с минуту царит тягостное молчание, потом Анима наконец произносит, растягивая слова, как упрямую ириску:

– Ты где была-а? Я уже звонил тебе-е несколько ра-аз.

Он как будто зевает или говорит через слой пакли, очень глухо.

– Дома была. Сегодня дежурю, – зачем-то оправдываюсь я. – Ты разве не знаешь, что библиотека до восьми?

– Ты вчера хорошо-о провела время с любо-овни-ком?

– А я не стану обсуждать с тобой этот вопрос. – Я отвечаю словами Юрия Петровича.

Неужели Анима видел, как вчера меня забрал Павел Юрьевич? Или этому придурку кто-то настучал? Наверняка вся библиотека в курсе, что у меня молодой любовник и что он вчера вечером ждал меня во дворе.

– Я все-е о тебе зна-аю. Гораздо бо-ольше, чем ты сама.

– И я тебя разочаровала?

Что ж, падение морального облика – это не так уж плохо. Не все же библиотекарше жить книжными страстями. Какой в них толк?

В трубке тишина.

– Анима, ты здесь?

Анима кладет трубку. Вероятно, как все люди с расшатанной психикой, он остро переживает полнолуние. Может быть, просто в одиночестве пьет, поэтому и растягивает слова. Если, конечно, Анима вообще пьет. Однако я ожидала от него большего именно сегодня. Какого-то прорыва, что ли? Прорыва куда? Да я и сама не знаю, только чем же должен разрешиться этот телефонный садизм.

Телефон опять звонит – резко, тревожно. Я вздрагиваю.

– Алло, Анна Константиновна?

– Да.

– Это читатель ваш, Горельников.

Мгновенно перебрав в уме читательские формуляры, я соображаю, что это дед из дома престарелых.

– Слушаю вас.

– Анна Константиновна, вы когда к нам опять соберетесь?

– В следующий четверг.

– Привезите мне Маканина почитать.

– Что именно вам привезти, Степан Иванович?

– Да что там вышло последнее. Давно Маканина не читал.

Пометив заказ в блокноте, я более-менее успокаиваюсь. Действительно, если слушать всех сумасшедших, как говорит Павел Юрьевич… Может, позвонить ему? Извиниться за вчерашнее поведение? Предложить встретиться? Или лучше оставить все как есть? Пусть думает, что я тоже малость того, как и его мамочка.

Однако я таки обещала позвонить Маринке. Я не звонила ей с того момента, как мы расстались, и знаю только, что в воскресенье еще она декламировала «Песню о буревестнике».

– Алло, Марин? – Я пытаюсь держаться обыденно, как будто это праздный звонок.

– Да-а. – Она тоже немного растягивает слова.

– Ты сейчас дома?

– Да-а..

Что я такое спрашиваю? Где это – дома? Дом у нее в «Воробьях». Впрочем, неважно.

– Ты как себя чувствуешь?

– Хорошо. А почему ты спрашиваешь?

– Так. Сегодня день такой. Магнитные бури.

– Да. У меня с утра голова болит.

– Может быть, лекарство принести? Пенталгин.

– Нет, лучше не приноси.

– Почему?

– Ты приведешь моего мужа. А он посадит меня в психушку.

Дальше в трубке глухая тишина. Значит, она действительно не пускает Юрия Петровича в дом. Но чем она там занимается целый день одна, в бабкиной полупустой квартире? И стоит ли мне так настойчиво стучаться в ее жизнь, если она сама не хочет меня пускать? Сейчас, по крайней мере, не хочет.

Может быть, думает, что разберется сама?

Весна затяжная в этом году. За окном мокрый снег с самого утра, едва успевает долететь до земли и тут же сливается с желтоватой кашицей на земле. Пушкин за окном стоит в белой пушистой шапочке, и на плечах у него хлопья снега. Скучно, вязко тянется время до обеда и потом дальше – до вечера. Я поднимаюсь в читальный зал, в котором наконец начинается некоторое движение: студенты приходят писать дипломы и курсовые, остатки местной интеллигенции заходят полистать книжные новинки, окунуться в выдуманную жизнь. За неимением своей? Проклятая литература! С детства навязывает нам веру в то, что за первым поворотом непременно ждет килограмм счастья, и вдруг оказывается, что там ничего такого нет! И мы обижаемся на жизнь. Хотя виновата не жизнь, а литература. Ведь что такое книги вообще? Те же сны, которые, правда, имеют начало и конец. И заключены в картонные переплеты. А так – принципиальной разницы нет. Выходит, я всю жизнь спала и видела сны, как Вера Павловна.

Между делом просматриваю новые поступления. Названия книг буквально кричат и, кажется, даже пульсируют огромными красными буквами: Нил Гейман «Цена жизни. Время жизни», Карлос Кастанеда «Жизнь и смерть воина». Правда, чуть ниже есть еще «Любовь и оргазм» – наконец-то последние понятия соединились в общественном сознании, а также (для особо одаренных) роман-комикс Достоевского «Преступление и наказание».

– И что-нибудь о революции 1905 года.

Уловив в общем звучании эфира знакомую фразу, я оборачиваюсь и вижу Водопьянова. Какое-то дурное повторение событий, постоянное возвращение, воронка, затягивающая меня, не способную даже сопротивляться. Водопьянов со спокойной совестью – наверняка! – окучивает справочницу Наташу в клетчатом платье. Однако внутри меня ничего не екает. Мертвая зыбь. Ощутив мой пристальный взгляд, Водопьянов сухо кивает и возвращается к Наташе, которая смотрит на меня, явно переживая внутреннее торжество. А мне уже кажется, что Водопьянов мне тоже приснился, однако просто не хочется находиться с ним в одном помещении. И вот, миновав Марью Егоровну, за спиной которой на стене красуется загадочная надпись: «Включи ХАП!!!», я спускаюсь в книжный подвал, абонемент, где наблюдается пара-тройка читателей, потертых, как большинство наших книг. И мне сразу же говорят, что мне звонили. Я опять вздрагиваю, однако оказывается, что мне звонили на сотовый, который я оставила на столе. Звонил Павел Юрьевич. Я думаю ему перезвонить, но при читателях это неудобно, да и потом, я все не могу собраться с мыслями, что же ему сказать. В конце концов, если надо – перезвонит сам, однако сквозь эту мысль еще почему-то прорастает обида на Водопьянова, как будто это он виноват в том, что я задержалась в читальном зале. Хотя именно он меня оттуда и выгнал.