Битва за Рим - Колин Маккалоу

Двое его солдат подняли отрубленную голову, лицо которой сохраняло выражение умиротворенного спокойствия, и насадили на копье. Цензорин взял это копье сам и приказал своим кавалеристам возвращаться в лагерь на Ватиканской равнине — он еще не был готов к неповиновению, а Цинна издал указ, согласно которому ни один солдат не должен пересекать померий. Оставив меч, шлем и кирасу слуге, Цензорин вскочил на лошадь. На нем была только кожаная куртка, носимая обычно под доспехами. В таком виде он поскакал прямо на Римский Форум, держа древко копья перед собой. Не говоря ни слова, Цензорин воткнул копье торчком и представил голову Октавия ничего не подозревавшему Цинне.

На лице консула отобразился неподдельный ужас, он инстинктивно отпрянул, как бы отталкивая обеими ладонями чудовищный подарок. Затем Цинна вспомнил о Марии, который ждал его на противоположной стороне реки, и уловил на себе взгляды окружающих. Он издал хриплый вздох и прикрыл глаза, чтобы не видеть ужасных последствий своего похода на Рим.

— Помести это на трибуну, — приказал он Цензорину и, обращаясь к молчаливой толпе, воскликнул: — Это единственный акт жестокости, с которым я готов смириться! Я поклялся, что Гнею Октавию Рузону не суждено пережить мое возвращение на место консула. Именно он вместе с Луцием Суллой ввел такой обычай! Они поместили голову моего друга Публия Сульпиция туда, где находится теперь его собственная голова. И совершенно справедливо, что сам Октавий поддержал этот обычай; так же поступит и Луций Сулла, когда вернется! Взгляните хорошенько на Гнея Октавия, люди Рима! Взгляните хорошенько на голову человека, который принес городу столько боли и несчастий! Это он перерезал шесть тысяч человек в разгар проведения законного собрания. Рим отомщен! И больше кровопролития не будет! А кровь Гнея Октавия была пролита не в священных границах города.

Все было не совсем так, но говорить об этом не стоило.

* * *

За семь дней все законы Луция Корнелия Суллы были отменены. Превратившись в свою бледную тень, центуриатная комиция взяла за образец самого Суллу, принимая меры законодательным путем, но в большей спешке, чем дозволял первый закон Цецилия Дидия. Восстановленное в своей прежней власти плебейское собрание столкнулось с необходимостью избрать новых народных трибунов. За этим деянием последовал новый поток законодательства. Италики и жители Италийской Галлии (но не вольноотпущенники Рима — Цинна решил не рисковать с этим) были распределены среди тридцати пяти триб без всяких особых условий; Гай Марий и другие изгнанники восстановлены во всех своих правах; две новые трибы были ликвидированы; все, кто был изгнан еще комиссией Вария, призваны вернуться; и наконец, последнее по хронологии, но не по степени важности: Гаю Марию было формально предоставлено право командования в войне на Востоке против понтийского царя Митридата и его союзников.

Выборы плебейских эдилов были проведены в плебейском собрании, после чего было созвано всенародное собрание, чтобы избрать курульных эдилов, квесторов и военных трибунов. Хотя Гаю Флавию Фимбрии, Публию Аннию и Гаю Марцию Цензорину не хватало до полного тридцатилетия трех-четырех лет, они были избраны квесторами и немедленно введены в Сенат. Цензор обдумывал способ протеста, но на это не обращали внимания.

Находясь в ореоле безупречности и невинных страданий, Цинна приказал центуриям собраться, чтобы избрать курульные магистраты. Он созвал собрание на Авентине, вне границы померия, так как Серторий все еще сидел на Марсовом поле с двумя своими легионами. Печальное собрание, не более чем из шестисот человек всех классов, большинство из которых составляли сенаторы и старейшие всадники, покорно сделало консулами тех двух людей, чьи кандидатуры только и были выставлены, — Луция Корнелия Цинну и Гая Мария in absentia. Форма была соблюдена, и избрание было законным. Гай Марий стал консулом в седьмой раз, причем четвертый раз in absentia. Таким образом, пророчество Марфы сбылось сполна.

Тем не менее Цинна испытал чувство мстительного удовлетворения, когда именно он был назван старшим консулом, а Гай Марий — младшим. Затем наступили выборы преторов. Только шесть имен было названо на шесть должностей, но форма вновь была соблюдена, и можно было сказать, что выборы прошли законно. Теперь Рим имел соответствующее количество магистратов, даже если при выборах ощущался недостаток в кандидатах. После этого Цинна мог наконец заняться своим главным делом — компенсировать ущерб последних нескольких месяцев. А этот ущерб и эти убытки были настолько велики, что Рим уже мог и не выдержать их, особенно после долгой войны в Италии и утраты восточных провинций.

Подобно животному, загнанному в угол, оставшиеся дни декабря город сохранял бдительность, пока армии вокруг него перемещались и перераспределялись. Самниты вернулись в Эзернию и Нолу, причем ноланцы тотчас заперлись в своем городе. Гай Марий любезно разрешил Аппию Клавдию Пульхру отбыть со своим старым легионом на осаду Нолы. Хотя этим легионом уже командовал Серторий, он без сожаления убедил их вернуться под командование человека, которого они презирали, и также без сожаления посмотрел им вслед. Многие из ветеранов, которые приняли участие в походе, чтобы помочь своему старому полководцу, тоже вернулись по домам, включая и две когорты тех, кто приплыл из Церцины.

Оставшись с одним легионом, Серторий продолжал находиться на Марсовом поле, подобно коту, притворившемуся глубоко спящим. Он держался в стороне от Гая Мария, который предпочел сохранить свои пять тысяч отборных рабов и вольноотпущенников. «Что еще взбредет тебе в голову, ужасный старик? — мысленно спрашивал его Серторий. — Ты намеренно отослал прочь самых приличных людей, а при себе оставил лишь тех, кто согласится учинить вместе с тобой любое зверство».

* * *

Гай Марий вступил в Рим под Новый год как законно избранный консул, верхом на чистокровной белой лошади, облаченный в тогу с пурпурной каймой и с венком из дубовых листьев. Рядом с ним ехал раб Бургунд в прекрасных золоченых доспехах, опоясанный мечом. Германец сидел на такой огромной бастарнийской лошади, что ее копыта, казалось, были не меньше ведер. За ними шли пять тысяч рабов и вольноотпущенников, все в кожаных доспехах и вооруженные мечами — не солдаты, но и не гражданские лица.

Консул в седьмой раз! «Пророчество сбылось», — повторял про себя Гай Марий, пока проезжал мимо улыбающихся и плачущих людей, стоявших стеной. Что для него значило избрание старшим или младшим консулом, когда люди страстно приветствовали его как героя? Разве их беспокоит, что он едет верхом вместо того, чтобы идти пешком? Разве их беспокоит, что он вышел из-за Тибра, а не из своего дома? Разве их беспокоит, что он не простоял предшествующую ночь в храме Юпитера, наблюдая приметы? Ни в малейшей степени! Он был Гаем Марием, и то, что требовалось от любого другого человека, было необязательно для него.

Неотвратимо двигаясь навстречу судьбе, Гай Марий достиг нижней части Римского Форума и встретил там Луция Корнелия Цинну, поджидающего его во главе процессии, составленной из сенаторов и старейших патрициев. Бургунд помог Марию спуститься с его белой лошади как можно достойнее, привел в порядок складки его тоги и, когда Марий встал перед Цинной, занял место за его спиной.