Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Можно было бы все объяснить усталостью или еще какими-то причинами, но в этих записях я стараюсь быть честным. А в данном случае правда весьма неприятна. Я тоже смотрел на этих двух негров как на тех, кто стоит ниже меня.

С тех пор меня мучает совесть. Я был не прав, как и тысячи других в этой армии, которые и думают так же, и ведут себя подобным образом. Либби продолжает влиять на меня. Новые мысли, новые порывы – такие тревожные, что мне очень хочется отогнать их. Но они не уходят, и дело не только в неграх. Пусть даже этого хочется миллионам, но мы уже не можем просто вытолкать чернокожего человека за дверь, подальше с наших глаз, продолжая верить, что цвет его кожи делает его недостойным нашего интереса и освобождает нас от обязанности относиться к нему как к такому же человеческому существу, как мы сами.

Да, мне стыдно за свое поведение. Но эти записи немного помогают. Это первый шаг, хотя и не тот, который действительно облегчил бы мою совесть.

Но я твердо убежден, что будут и другие шаги; куда они приведут, не могу сказать, разве что только в самом общем смысле. Думаю, я начинаю путь по дороге, по которой никогда не ходил прежде и которой даже никогда не видел.

Те, кто жил на берегах Эшли и еще помнил Мексиканскую войну и то, как Орри Мэйн вернулся с нее, решили, что теперь все повторилось с его братом. Орри потерял на войне руку, Купер Мэйн – сына. Конечно, это было не одно и то же, но результат странным образом получился схожим. Каждый из братьев изменился, ушел в себя. А менее милосердные сплетники поговаривали даже о серьезном расстройстве психики.

Купер больше не оскорблял случайных гостей Монт-Роял, вынуждая их слушать его радикальные высказывания. Предполагалось, что его взгляды не изменились, хотя никто не был в этом уверен. В своих разговорах с посторонними он ограничивался общими фразами и любезностями. И хотя огромная армия Шермана продвигалась к Атланте, Купер отказывался обсуждать войну.

Но она не отпускала его мысли. Так было и в один жаркий июньский вечер, когда Купер уединился после ужина в библиотеке.

Он любил эту комнату, любил терпкий запах прекрасных кожаных переплетов и даже витающую в воздухе затхлость, неизбежную для этих заболоченных мест. В углу все так же стояла вешалка со старым армейским мундиром Орри. Фреска над камином с реалистичным изображением римских развалин, которую он всегда с интересом изучал, сидя у отца на колене, ничуть не потускнела.

Хотя оранжевый закат еще окрашивал стену напротив полузакрытого ставнями окна, Купер зажег лампу, сел в кресло и положил на колени доску для письма. Металлическое перо скрипело так громко, что Купер не слышал, как открылась дверь. Вошла Юдифь, держа в руках газету:

– Ты должен взглянуть на этот номер «Меркури», дорогой. Здесь напечатано сообщение из-за границы, оно пришло позавчера через Уилмингтон.

– Вот как?

Купер поднял глаза от меморандума, который начал набрасывать, чтобы отправить его в легислатуру штата. Он категорически возражал против новых жертв и настаивал на немедленном начале мирных переговоров.

Тон Купера ясно говорил о том, что он не слишком хочет прерывать работу и читать какие-то заморские сообщения, поэтому Юдифь добавила:

– Это касается «Алабамы». Неделю назад, в воскресенье, она шла по заливу из Англии, и корабль федералов, какой-то «Кирсардж», потопил ее.

– А команда? – мгновенно спросил Купер.

– Если верить написанному, многие спаслись. Капитан «Кирсарджа» подобрал семьдесят человек, и какая-то британская яхта, выходившая из Шербурской гавани, спасла еще около тридцати офицеров и матросов.

– О Сэмсе что-нибудь есть?

– Он среди тех, кто оказался на борту «Дирхаунда», яхты.

– Хорошо. Люди важнее корабля.

Он произнес это с таким чувством, что Юдифь, не сдержавшись, быстро подошла к его креслу и обняла его. «Меркури» упала на смятые листы писчей бумаги, разбросанные по полу.

– Купер, я так тебя люблю… – Она обхватила его за плечи. – Вокруг царит полный упадок. Монт-Роял никогда не выглядел хуже. Еды не хватает. Все боятся тех людей, что засели в болотах. Но несмотря на все это, я бесконечно рада, что мы с тобой здесь. И мне кажется, Мари-Луиза тоже счастлива.

– Да, и я тоже.

– Надеюсь, ты не сердишься, что я тебе помешала? Я подумала, что тебе следует узнать о корабле.

Купер погладил руку жены, глядя мимо римских развалин в собственное прошлое.

– Это было замечательное судно, очень красивое. Но служило дурным хозяевам.

Внезапно поднявшись на ноги, он крепко обнял и пылко поцеловал жену. Его объятия застали Юдифь врасплох, как и его улыбка.

– А теперь, Юдифь, если ты действительно меня любишь, позволь мне вернуться к работе. Я должен закончить этот меморандум, хотя наши доблестные законодатели наверняка изорвут его в клочья, да еще потопчутся сверху. Для тех, кто ни разу не слышал залпов орудий, это поистине геройский поступок.

– Боюсь, что ты прав. Но горжусь тем, что ты не оставляешь попыток.

– Я понял, что в этом мире нет предопределенных результатов. В счет идут только попытки достичь их.

Он снова склонился над своими записями. Оранжевый свет в библиотеке понемногу угасал. Юдифь тихонько вышла. День был тяжелым – с тех пор как они вернулись, она приняла на себя многие обязанности Мадлен, – да еще после обеда пришлось провести час с Клариссой. Хотя мать Купера держалась с неизменной любезностью, в ее памяти ничего не задерживалось. К ужину Юдифь очень устала. Но теперь, закрыв за собой дверь библиотеки, она ощущала себя легкой как перышко, летящее по ветру. И беззаботной. Как будто армия Шермана двигалась сейчас не по Джорджии, а по луне.

Впервые после Чарльстона Юдифь почувствовала уверенность. Ее горячо любимый супруг совершенно исцелился, став обновленным человеком.

Удар бархатной дубинкой нанес Бенджамин. Позже Орри осознал, что это был вполне логичный выбор, учитывая дипломатическую учтивость Бенджамина. Вызов пришел через несколько дней после приема в министерстве финансов.

– Прежде всего я должен уточнить, что говорю от имени президента, – начал Бенджамин, обращаясь к Орри, напряженно сидевшему у другого конца длинного стола. – Он надеялся встретиться с вами лично, однако груз обязанностей… – Сдержанный жест завершил его мысль. – Президент хотел выразить глубокую благодарность за вашу заботу о его благополучии… и особенно за предупреждение о возможном покушении на его жизнь. Не говоря уж о жизнях многих из нас, – добавил он со своей обычной тонкой улыбкой.

Орри почувствовал, как за воротник стекает пот. За закрытой дверью звучали сонные голоса служащих государственного департамента, растворяясь в летней жаре. Тогда-то на его голову и опустилась бархатная дубинка госсекретаря.