Часть 1. Ранняя поэзия - Коллектив авторов

взору открыты промоины все, сколько есть, собравшиеся в совместном течении струй. Свергаются воды, кипят и фонтаном бьют воды; отсюда — беззвучны они, беззвучны, струями бегут эти воды, ровнехонько, как-то бесцветно и плоско, бегут и все разом куда-то впадают. Воды разлиты повсюду — прямо моря, океаны, и льются они во все стороны разом, да, сразу целым сплетеньем глубоких, глубоких потоков несутся и неудержимо.

Налетает долгий вихрь и волны собою вздымает. Похоже — как будто прильнула к скале одинокая чья-то поляна. И видно, как бьются о берег валы, друг друга сражая, да, бьются; в расщелину тащат друг друга, опять и опять отступают, сливаясь в одно. Сплеснувшись, свирепо поднимутся водные выси, да, выси. И кажется, словно, плывя через море, смотрю я на камни — гряды последних пределов его. А камни, свергаясь огромным каскадом, трутся один о другой, да, трутся; их грохот, их каменный, каменный рев готов потрясти небеса. Огромные глыбы то в водных пучинах потоплены разом, то схлынет вода с них, то снова проглотит, проглотит; а пенные воды потоком, потоком высоко и резко летят. Воды разлиты теперь на равнине, воды кружатся и вьются, да, вьются; огромные волны несутся в движеньи воды непрерывном и мчатся, вздымаются, скачут друг друга сшибая, сшибая; и тучи, взметаясь, гремят и гремят раскатистым ревом.

Дикие звери в испуге бегут как попало, бегут; готовы скакать сломя голову, лишь бы подальше. Тигр, пантера, шакал, носорог с дыханьем потерянным, с пастью, искаженной страхом; беркут и коршун, орел и сова то в воздух взлетают, то вниз заберутся. Лапы трясутся у них, бока распирает дыханье: куда им решаться теперь на то, чтоб добычу хватать без выбора, зря! Теперь и водные твари сушиться все лезут на мели под солнцем: одна черепаха с другою, и угорь, и сом — все в куче одной, друг на друге, то так, то так; сверкают своей чешуею, топорщатся вверх плавниками и вьются, как змеи, и вьются, как змеи.

Теперь посмотрю-ка я вдаль с середины горы. Деревья вековые там зимой цветут; горят, горят и сверкают и сверкают, да так, что зрения людей того и гляди лишат. И как блистательно цветут! Как будто звездные гряды! Мне ни за что их не изобразить до полноты. Кориловы чаши густейше-густы, каштаны цветут, прикрываясь листвой. Дерево и все в коробках плодов, друг с другом смыкаются скрещенные ветви, как волны, как воды, качаются ровно, как волны, мельтешат в растительной мгле. К востоку и к западу крылья свои простирают и в гибком и в нежном цветущем обилье своем. В зеленой листве — фиолетовые оболочки плодов, а красные стебли — с белеющими на них плодами. Тонкие ветви так скорбно поют, звуки их напоминают свирели и флейты. Чистые звуки, звуки густые, в гармонию смешаны стройно они, в гамме пяти изменяясь и отовсюду в слиянье вступая. Душу в волненье приводят и слух мой тревожат: все внутри у меня поворачивают, ранят мне дух... Сын-сирота, жена-вдова с холодным от ужаса сердцем, с глазами, больными от слез, высокий чиновник, свой чин потерявший, достойный ученый с надеждой, погубленной вовсе, — в тоскливом раздумье сидят без конца, вздыхают и стонут, и слезы роняют: взойдут на высокие эти места и вдаль поглядят — от этого сердце у них защемит, заболит.

Кружащиеся берега и скалы, и скалы повсюду, вздымаются вверх и рядами торчат зубчатой, зубчатой грядою. Причудливые камни гор опасной кручею нависли: косо и криво висят, круто идут на обвалы. Утесы и кряжи неровной чредою идут, то вдоль друг за другом бегут, то мчатся друг другу навстречу. Углами, зигзагами сталкиваясь, бодаясь враждебно, пещеры закроют спиной, завалят собою тропу человека. Друг на друга наседают, нагромождаясь сплошною грудой, на груде груда — все больше, гуще. И вид их мне напоминает средь вод бушующих скалу. Все это там, под Ведьминой горой, Ушань.

 Взор вверх свой подниму на самую вершину — как строго там, как синим-сине там! И блещет, сверкает огнями, огнями и радугой светится там! А вниз оттуда посмотреть — там горы стоят над горами, провалы и ямы в таинственной мгле. Там дна не увидишь, в пустотах услышишь шум сосен... Нависшая скала, под нею, словно океан, расплылись воды, воды... Стоишь и дышишь, как медведь в испуге. И долго так стоишь, не уходя, и весь в поту... беспочвенно как-то, в сознании мутно-туманном, в печали и скорби утратив себя самого. Все это волнует мне сердце, и я в беспричинной тревоге, родящейся как-то во мне без ме ня. Решимость Мэн Бэня, Ся Юя, их смелость навряд ли могла б проявить здесь себя. И страх, и ужас перед тварью, невиданной, и странной, и непонятной: кто, откуда? Кишат, как путаные нити, как травы копнами-клоками. И кажется, будто родились они от чертей, не то от каких-то богов... Видом похожи они на бродячих зверей, не то на летающих птиц... Какие-то чудища невероятные — их невозможно никак описать.

Взобравшись сюда, посмотрю-ка я сбоку. Земля накрыла все ровнехонькой плитой, совком корзиночным распространилась вширь. Пахучие травы растут на ней сетью сплошною. Осенней орхидеи там полно, и артемизия в цвету, и грацилария несет всю пышность цвета тоже. Другие травы — цинцюань, шэгань, цзечэ — растут, как поросль сорняка, а тонкие, нежные-нежные травы протянуты длинными нитями всюду, милы и милы. От них идущий аромат плывет над прочим всем глубок и как бы, как бы придушен...

Чирикают, чирикают пичужки целой стаей: самец теряет самку постоянно и жалобно поет, зовет к себе. Другие птицы там — вансуй и лихуан, чжэнмин, чуцзю... Цзыгуй тоскует по жене, чуйцзи высоко загнездилась. "Це-це" чирикают они, всю жизнь в свободе проводя. Поет то одна, то другая и вторят поочередно; идут в мелодию они, как по течению плывут.

Ученые, тайнами всеми богаты, вроде Сянь-мэня — Гао Ци, густою толпою, как рощей, стоят, вместе с царем в восхищенье приходят и славят все вместе его. Приводят животное жертвенное и масти простейшей, творят заклинанья в молельне, где все в драгоценных каменьях. Всем духам приносятся жертвы, моленье возносят единому, высшему. Когда совершающий жертву исполнит служенье и все до конца слова и молитвы доскажет, тогда только царь, взойдя на свою всю яшмами украшенную колесницу (он четверкой в нее запряжет и драконов), с висящими гроздьями бус на тиаре и с перьями, воткнутыми в бунчуки, которые стройно подобраны к знаменам, велит заиграть на великой струне. Потекут, как струя,