Хаски и его учитель белый кот. Том III - Жоубао Бучи Жоу

его голова совсем не соображает, Сюэ Мэн вдруг спросил у него:

— Почему помогли мне?

Его тон снова изменился, и на сей раз он звучал очень мягко.

Подобное мягкое выражение было ему совсем не свойственно, и в сравнении с прежним резавшим глаза холодным равнодушием, еще сильнее бросалась в глаза.

В конце концов Мэй Ханьсюэ не выдержал. Сев прямо, он вытянул руку с серебряным колокольчиком, чтобы взять Сюэ Мэна за подбородок и, повернув его лицо сначала влево, а потом вправо, пробормотал себе под нос:

— Странно, тот же человек, но что с ним не так?

Сюэ Мэн не сопротивлялся, позволяя удерживать себя за подбородок, его карие глаза спокойно следили за Мэй Ханьсюэ. Чуть позже, он снова спросил:

— Зачем было помогать Пику Сышэн? Разве мы близки?

— Не так уж близки, — ответил Мэй Ханьсюэ. — В детстве мы играли с тобой, однако один день — это был я, а другой — мой старший брат. На самом деле я провел с тобой около десяти дней.

— Тогда почему вы захотели приютить меня?

Мэй Ханьсюэ вздохнул и, вытянув длинный белый палец, ткнул им между бровей Сюэ Мэна:

— Твои родители когда-то спасли жизнь моей матери… Она из города Суйе[290.3], а там, как тебе должно быть известно, полным-полно злых духов. После того, как она родила меня и брата, то сразу же отослала нас в Куньлуньский Дворец Тасюэ. А потом в городе разбушевалась нечистая сила. Было множество погибших и раненых, ей с большим трудом удалось сбежать, но она сломала ногу.

Добавленные в курильницу благовония имели кристально-чистый аромат гималайского кедра.

Мэй Ханьсюэ с улыбкой продолжил:

— Она долго скиталась, не имея за душой и серебряной монеты, и, добравшись до подножья Куньлунь, была уже при смерти.

Выражение его лица оставался все таким же мягким. Спадающее на лоб украшение в виде рубиновой капли ярко сияло.

— В то время дядя Сюэ и тетя Ван впервые посетили Дворец Тасюэ в горах Куньлунь. Увидев нашу умирающую мать, они не стали расспрашивать о ее прошлом и не пытались получить от нее какие-либо ценности, а постарались вылечить ее, не жалея денег на лекарства. Когда впоследствии они узнали, что она разыскивает своих детей, дядя Сюэ на спине поднял ее на вершину горного хребта Куньлунь.

Сюэ Мэн изумленно притих, внимательно слушая его рассказ. Потребовалось время, чтобы он все же спросил:

— Тогда что потом случилось с вашей матушкой?

— Болезнь оказалась слишком тяжелой, — Мэй Ханьсюэ покачал головой. — Ей было уже не помочь, и она все же покинула нас… Но благодаря тете и дяде мы смогли увидеться с ней в последний раз.

Рассеяв окутавший комнату ароматный дымок, снаружи подул легкий ветерок, зазвенели подвешенные под карнизом ветряные колокольчики.

Чистый звук был подобен плеску воды в ручье.

— Все эти годы дядя и тетя говорили, что это не благодеяние, а просто небольшая помощь, не стоящая даже упоминания, а потом они и вовсе забыли о том случае, но мы с братом до сих пор помним, — Мэй Ханьсюэ поднял свои сине-зеленые глаза и спокойно взглянул на Сюэ Мэна.

Слишком много воды утекло с тех пор, как он говорил об этих событиях. Его скорбь и горе теперь было не разглядеть, осталась лишь мягкость и душевная теплота.

— В тот день дядя Сюэ нес мою маму на спине, а тетя Ван держала над ними зонт, потому что они боялись, что мама снова простудится. Когда дядя и тетя вошли во Дворец, первое, о чем они заговорили, не дела Пика Сышэн и не заключение союза с Дворцом Тасюэ. Они спросили, здесь ли близнецы из города Суйе.

Светлые ресницы опустились, прикрывая вышедшие из берегов зеленые омуты.

— По правде говоря, за всю свою жизнь я не встречал более выдающихся супругов, стоящих во главе духовной школы.

— Мои родители… — у Сюэ Мэна перехватило дыхание.

— Да, — со вздохом сказал Мэй Ханьсюэ, — это твои родители.

Сюэ Мэн закрыл лицо ладонями и его плечи едва заметно задрожали. Он снова заплакал, а ведь, казалось бы, за эти месяцы было пролито столько слез, что они уже должны были иссякнуть.

Он зарыдал в голос и, наконец, вновь стал похожим на себя самого.

И только в этот момент Мэй Ханьсюэ вдруг словно прозрел…

Совсем недавно, когда Сюэ Мэн равнодушно проронил: «Я не пьянею и после тысячи чарок» — это же был Чу Ваньнин.

А потом, когда с легкой насмешкой спросил у него: «У тебя тоже есть старший брат?» — это ведь был Мо Вэйюй.

А это его мягкое: «Почему помогли мне» — конечно, это был Ши Минцзин.

Усердно и немного неуклюже он старался воскресить в памяти их облик и по крупицам собрать воспоминания о них: как они сидели или стояли, беглый взгляд или усмешку, гнев или раздражение.

Прежде он привык к холодности и резкости Чу Ваньнина, к горячности Мо Вэйюя и мягкости Ши Минцзина. Прежде у него были наставник, старший брат и близкий друг.

И вдруг ночью на землю обрушился ливень, что прибил ряску, разбил вдребезги горы и реки, а шквальный ветер унес белый пух.

И когда дождь закончился, остался только он один.

А они все исчезли.

Сюэ Мэн остался один. Теперь, сжимая в руке кувшин с мутным вином, он пил, и один человек стал тремя людьми.

Он рыдал и смеялся, был равнодушен, горяч и нежен. Он любил их и выражал свою любовь вежливо и почтительно, выражал свою любовь своевольно и дерзко, выражал свою любовь зло и неловко.

Он думал, что, возможно, раньше он выражал ее не очень хорошо. Его привязанность к учителю выглядела слишком глупой и навязчивой, его привязанность к старшему брату выглядела слишком резкой и острой, а привязанность к Ши Мэю была слишком холодной и бесстрастной.

Когда вино было допито, Сюэ Мэн свернулся калачиком. Он чувствовал себя очень маленьким, глазницы покраснели от слез.

— Это моя вина… — сказал он. — Я делал все неправильно…

«Вернитесь.

Я больше не буду заносчивым и спесивым, не буду бесцеремонным и наглым, не буду медлительным и нерешительным, не буду игнорировать и смотреть с презрением».

Сюэ Мэн горестно всхлипнул. Упираясь лбом в колени, он дрожал всем телом и, рыдая, просил:

— Вернитесь… не оставляйте меня одного.

Если бы ушедших можно было вернуть, если бы можно