У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

бог плодородия и любви, оберегали его и оказывали ему покровительство. Он был богат, пас свои стада и пел песни с утра до вечера. И однажды влюбленная нимфа предсказала ему: «Если полюбишь кого-нибудь, кроме меня, сразу и ослепнешь». В ответ Дафнис поклялся, что будет любить ее одну. Прошло некоторое время, и в него влюбилась царская дочь. Опоила его обманом любовным зельем, затуманила его сознание, и он ее полюбил. И бедный юноша ослеп...

Княжна Руксанда вдруг опечалилась. Коснулась нежными пальцами его руки, поднялась и ушла. Ни сам он, ни Софроний Почацкий не могли понять, что с ней произошло. Но легкое прикосновение ее пальцев они чувствовали и теперь...

Это была их последняя встреча в том году. Почацкий не брал его больше с собой ко двору, а боярин Гавриил посадил вскоре в возок и показал дорогу на Царьград, откуда ему следовало возвратиться уже зрелым мужчиной.

Судьба сулила ему, однако, встретить ее даже там, во владениях огарян. Однажды в доме капукехаи, именуемом также Богдан-сараем, возникло необычное волнение. Во всех разговорах повторялась новость: ждали прибытия княжны Руксанды. Опасаясь измены со стороны молдавского бея, османы потребовали одного из его детей в заложники. Не имея совершеннолетнего сына, Василий-воевода отправил в Стамбул дочь. Воспитанник патриаршьего училища Николай сказался больным. Кружил днем, бродил ночами по пыльным проулкам вокруг Богдан-сарая, вокруг Куру-Чишме, по берегам Босфора, ибо не было еще известно, где остановится заветная карета с тем бесценным сокровищем. И, как частенько случается, — ибо чем усерднее ищешь, тем труднее найти, — княжеский экипаж прибыл под вечер, и Николай подоспел лишь тогда, когда княжна из него вышла и, окруженная служанками, подходила ко дворцу. Он узнал ее только по плечам — более угадав, чем увидев их под шалью, которой она была укутана до самых глаз. Неделями и месяцами после этого Николай пытался повидать ее во время прогулки, и все — понапрасну. Княжна попала под опеку султанши-матери валиде Киосем и устрашающего владыки внутренних покоев сераля, главного евнуха кызлар-аги. Теперь его терзал страх: не попусти господь, чтобы властитель Молдавии изменил тому, кто счастливее и сиятельнее дневного светила в небе; султан отдаст приказ, и сановный палач сераля прибудет к заложнице с черным шнурком, которым было уже удавлено столько опальных... Но шнурок, может быть, используется только для княжичей. А для девушки? Неужто турки решились бы погубить такую красавицу?

Дорога далека и вся в ухабах, кони несутся вскачь, думы летят необузданной чередой. Из почти незаметной тучки выпал невесомый дождик. Редкие капельки разлетелись по воздуху, дробясь, рассыпаясь, как сказал бы Демокрит, на атомы. И вот, дождя не стало, тогда как атомы продолжают роиться, неисчислимо и бессчетно. Скачут кони-атомы, мчатся возницы-атомы, вертятся колеса-атомы. И потоком несчетных атомов текут слова Григоре Паладе:

— Как полагает твоя милость, спафарий, во сколько золотых обошлась его величеству Александру-воеводе джубе?

— Примерно в тысячу.

— Так думает твоя милость, или ты его спрашивал?

— Спрашивал.

— И что он тебе ответил?..

...Пока он справлялся с учебой в патриаршьем училище, по Яссам бродили слухи, более неуемные, чем комариные стаи над Бахлуйским озером. Особенно настойчиво говорили о том, что Василий-воевода вызволил княжну Руксанду из османского плена, чтобы выдать за Сигизмунда, сына Георгия Ракоци, семиградского воеводы. Другие полагали, что он отдаст ее в жены ляху, князю Вишневецкому, третьи — будто назначена уже свадьба с москвитином, боярином Никитиным. Были также болтуны, которые утверждали, что господарь обменялся письмами с Эль-агаси Буджакским, чтобы породниться с ним, а через того — с крымским ханом. Возвратившись из Константинополя и без промедления облачившись в мантию придворного грамматика, Милеску услышал еще более невероятную новость: будто княжну осмелился посватать казак с Днепровских порогов по имени Тимуш или Тимофей, и воевода дал уже согласие принять сватов. Господи боже! Казаки, конечно, великие храбрецы; молдаване не однажды братались с ними, выступая вместе против турок, татар или других племен, супротив иных претендентов на престол своей земли, иных разбойников. Но слыхано ли дело, чтобы из одной чаши пили владетельный князь, помазанник божий, и простой мужик, казачий атаман?..

Тимуш приходится родным сыном Переяславскому гетману Украины, Богдану Хмельницкому. Гетман Хмель тоже не был благородного корня, а из простых. Знающие люди утверждали, что до недавних пор этот Хмель был слугой у польского каштеляна, стирал ему белье и чистил сапоги. Потом поднял полки казаков, и, пролив много крови, подчинил себе запорожские степи. Вот кто такой этот Хмель, вот кого Василий-воевода избрал для себя родичем. И ведь не молод уже государь; никто не скажет, что кто-нибудь сумел бы обмануть его или соблазнить лукавыми речами; слава богу, был он мужем достойным, скипетр земли своей держал твердо, бросал порой даже вызов властителям сопредельных государств. «Политика! — со значением поднимали палец иные мудрецы. — В политике, возлюбленные братья православные, в дружбу и свойство вступают не так, как у нас, от вотчины к вотчине, где нынче ты мне друг, а завтра — наоборот. Поставленный всевышним взвешивать судьбы народов не должен видеть — как мы с вами — лишь вершину ближайшего холма; его обязанность — различать все, что за холмом и дальше, и на том строить расчет!»

Но что увидел его величество воевода по ту сторону холма, этого никто так и не смог взять в толк. Хотя многие утверждали, будто Богдан Хмель и учен предостаточно, и в воинских делах искусен. Что до шляхтича Чаплинского, Чигиринского старосты, — уж вовсе неправда, будто Хмель ему чистил сапоги. У Хмеля было хозяйство и дом в другом селе, в Субботове. Дурной Чаплинский, злой насильник, дождался, когда Хмель устроил охоту на вепря, напал на его дом, ограбил его и похитил красавицу-жену. Так что у Хмеля был повод не оставаться в дураках. Он поднял на ноги казачество, был избран гетманом. Да и хитер этот Хмель предостаточно. Стакнулся с крымским ханом и перекопским мурзой, отправил к царю московскому Алексею Михайловичу посольство с челобитием — принять под свою руку Украину навечно. Когда же паны всполошились — растоптать Хмеля копытами коней, он не дрогнул. Схватил шляхту за пояс и грохнул ее как следует об землю. Развеял по ветру даже войско круля Яна Казимира. Ну, ладно: политика, дипломатия, войны — все вертится по своим законам, не каждому это по уму. Но был слух — сын Хмеля Тимуш