Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон

Это была высшая точка пышного и дорогостоящего зрелища, на котором, если процитировать еще одного присутствовавшего журналиста, «эмиры и великие вожди племен, копьеносцы и лучники, клоуны и акробаты, а также полуголые язычники собрались, наряженные в свои лучшие варварские одежды, чтобы отдать честь своей правительнице»[3019]. Некоторые сомневались, сможет ли королева предстать достаточно царственной фигурой, чтобы удовлетворить нигерийцев, которые привыкли видеть своих «мелких царьков и вождей, передвигающихся в средневековых пышных одеждах и обвешанных золотом так, что он разбухли от него»[3020]. Однако на протяжении изматывающего ряда церемоний, смотров, собраний, банкетов и вечеринок в саду, королева милостиво удовлетворяла официальные просьбы надеть самые яркие и лучшие одежды. Она унаследовала огромное количество имперских драгоценностей, затмить ее было нельзя. В Палате представителей в Лагосе Елизавета II появилась в «сатиновом платье цвета слоновой кости, расшитом золотом и жемчугами. На ней также была ослепительная тиара, которая когда-то принадлежала королеве Марии»[3021]. В Лугард-холле в Кадуне, как писал сардауна из Сокото, «бриллианты и прочие драгоценные камни королевы мерцали в свете ламп, словно молнии над озером, а ее красивое платье ниспадало, будто великолепный водопад»[3022].

Эйфория в связи с королевским визитом была так велика, что преступность и партийные конфликты фактически сошли на нет. Но настроение, которое надеялись использовать британские власти, не было ни всеохватывающим, ни долговременным. Это частично объяснялось поведением самой королевы. На протяжении тура, как пожаловался один вождь, она не сделала ни одного случайного или импровизированного жеста на публике. Если бы она только смогла, например, ответить на пульсирующие танцы ицекири, не как монархиня, а как женщина и мать, это принесло бы большую пользу. Вместо этого она всегда вела себя, как автомат, с «полной предсказуемостью, когда мы предпочитаем теплую спонтанность»[3023].

Несомненно, королева была заторможенной, замкнутой и неискушенной. В 1948 г. она сопровождала своего отца в Южную Африку, где, на местной инвеституре он передавал медали чиновнику, «чтобы чистые белые руки короля никогда не касались чернокожего человека»[3024]. И она в дальнейшем признавала, что среди ее любимых телевизионных программ было «Шоу черных и белых менестрелей». В любом случае, в Нигерии господствовал строгий протокол.

Более того, британские официальные лица имели склонность монополизировать королеву и ее свиту из тридцати человек. Один нигериец выразил протест в стихах:

Замкнутость была оправдана беспокойством за безопасность королевы среди людей, которые, как говорили, «славятся своей возбудимостью»[3026]. Зик заявлял: полиция запугивала граждан, а временами применялись такие суровые меры безопасности, что королевская процессия следовала по «улицам, почти совершенно освобожденным от зрителей»[3027]. Однако белые гражданские служащие страстно желали престижа, который давала близость к ее величеству. С центра улья они также ограничивали поток королевского меда — большое количество белых получили награды, но только один африканец удостоился медали за свою службу.

Это оскорбило ряд известных нигерийцев, но гораздо большее их число выступало против грубых стереотипов, в соответствии с которыми их изображала британская пресса. Чернокожие журналисты ругали Флит-стрит за плевки «в африканскую расу Нигерии» во время тура и призывали к карательным мерам, чтобы остановить мерзкий поток яда[3028]. Они добавляли: если подобное неправильное представление продолжится, то Нигерия может решить стать республикой. Так и на самом деле и случилось в 1963 г., через три года после получения независимости. Еще через три года один из немногих африканцев, которые видели королеву вблизи, пока она находилась в стране, майор ПВО Иронси, стал первым нигерийским военным диктатором.

В общем и целом, с учетом всего, визит королевы оказал малое позитивное влияние, и Леннокс-Бойд не смог удерживать имперское правление долгое время, несмотря на глубокий разрыв в самой Нигерии, что давало Ленноксу-Бойду достаточно оправданий для оттягивания. У Министерства по делам колоний все еще оставалось место для маневрирования. Оно проводило конференции. Оно отправляло комиссии, придумывало компромиссы. Оно же поддерживало скромного, красноречивого и поддающегося влиянию Абубакара, который стал первым премьер-министром страны в 1957 г. Эта поддержка включала попытку дискредитировать Аволово, как опасную «горячую голову», а Зика — как «трусливого обманщика, окруженного гиенами-помощниками»[3029]. Последний губернатор, сэр Джеймс Робертсон, который сохранял высший контроль, свободно использовал грязные трюки. Коммуникации Зика перехватывались, а старшие британские служащие организовали сложную и хитрую «регулировку выборов»[3030]. Они использовали и племенные антипатии. Зик, который стал первым президентом страны, в дальнейшем писал: «Нигерийскими лидерами двигали имперские интересы, чтобы их энергия рассеялась, и они повернулись против собственного народа»[3031].

Однако появление свободной Ганы в 1957 г. отправило «шоковую волну»[3032] эмоций сквозь националистические круги Нигерии. Начался эффект домино, который освобождал одну зависимую территорию Западной Африки за другой. Сам Абубакар, представляя консервативный север, добавил движущей силы, и ей стало невозможно противостоять. Позиция Великобритании ослабла от ухода колониальных чиновников, которые увидели библейские письмена на стене. Она еще более ухудшилась от прихода генерала де Голля, который в 1958 г. дал французским территориям в Западной Африке, полностью окружавшим Нигерию, право решать собственную судьбу.