Лабиринт - Яэко Ногами

Масуи еще раз взглянул на часы. На разговор о том, сделать ли свою любимую племянницу вдовой или сохранить ей мужа, сделать ли сиротой того, кто должен был вскоре родиться, или не лишать его отца, потребовалось только семь минут. Но все эти семь минут Масуи, несомненно, думал о судьбе Марико. И, очевидно, только о ней. Может быть, в своих мыслях он и не дошел до признания глубокой связи между его деятельностью и тем обстоятельством, что к огромной толпе вдов, которую уже породила война, прибавится и его племянница, а огромное число сирот увеличится еще на одного ребенка, который будет для него почти внуком. Но нужно ли говорить, что такого вывода он не сделал отнюдь не из-за того, что ему некогда было поразмыслить.

— Ну что ж! — Масуи поднялся с кресла. Он даже не был рассержен отказом Сёдзо. Скорее, на лице его было откровенно написано, что он считает своего зятя глупцом. Он снял халат и положил его снова на кровать. Он не поленился при этом сложить рукава так, как было заведено, и не забыл, конечно, поручить Сёдзо передать привет дядюшке Ёсисуке. Сёдзо подошел к двери, взялся за ручку. Масуи смотрел ему вслед, видел его стройную фигуру в черном костюме, его сильную, красивой формы шею. Несомненно, он вспомнил своего друга и земляка — ведь

Сёдзо вышел весь в отца и был очень похож на дядю. И Масуи с досадой прищелкнул языком. Во взгляде, которым он смотрел на закрывшуюся дверь, исчезло выражение суровой холодности и появилось что-то похожее на жалость.

Выйдя из ворот, перед которыми, как мифические львы, украшающие врата синтоистских храмов, стояли огромные бочки с водой для тушения пожара, Сёдзо решил пересечь квартал наискось, чтобы выйти к улице, по которой ходил трамвай. Он намеревался заглянуть в библиотеку. Нужно было не только попрощаться, но и узнать, нет ли каких-нибудь поручений к доктору Имуре, которого он собирался завтра навестить.

Переулки позади квартала особняков представляли собой сущий лабиринт для непосвященных. Но для человека, знающего дорогу, это был кратчайший путь. По обеим сторонам узкой, как шнурок, улочки, по которой Сёдзо нужно было идти, расположились ларьки со сластями, зеленщики, рыбные лавки, портные, жестянщики, продавцы готовой пищи и всевозможных необходимых в повседневном быту мелочей. Лавчонки и ларечки, не смевшие высунуться на улицу покрупнее, лепясь друг к другу, тянулись сплошной стеной по обеим сторонам прохода, и когда-то здесь все лезло на глаза, кричало, ругалось, смеялось, вопило, полно было шумной, пестрой и живой суеты. А сейчас торговать было нечем. Магазины везде были пусты, здесь пустота была особенно безнадежной — каждая лавочка казалась пустой скорлупой. Однако, когда переставляешь сахарницу на другое место, муравьи не сразу покидают полку. Видимо, по той же причине бродили по этим опустевшим переулкам женщины из прилегающих районов — это стало уже почти привычкой. В черных шароварах, с корзинками для покупок, они медленно проходили вдоль улицы в лучах клонившегося к закату солнца, отбрасывая на дорогу черные тени. Женщины были угрюмы, молчаливы, и только глаза их сверкали. Встречая знакомых, они останавливались и улыбались, но мрачное выражение глаз не менялось. Прежде всего они заглядывали друг другу в корзинки. И если случалось, что там лежала горсточка морской капусты, или немного сладкого картофеля, или какая-либо иная пища, помимо той, что выдавалась по карточкам, то не ответить на вопрос, где удалось это раздобыть, значило превратить лучшую свою подругу в злейшего врага.

Сёдзо шел быстрым шагом, торопясь пройти это место. Ему было явно не по себе и, возможно, из-за того, что он нес в руках саквояж, а в нем, кроме полотенца, мыла, зуб-< ной щетки и прочих необходимых в дороге вещей, лежали десять пачек сигарет, которые не вошли в чемодан, отправляемый багажом. Ему казалось, что глаза проходящих мимо женщин видят эти сигареты сквозь тонкие стенки саквояжа. Сёдзо, который всего час назад без колебания принял в по-дарок целый узел товаров с черного рынка, был словно загипнотизирован жадным блеском глаз проходивших женщин, и вместе с тем странная, озорная и недобрая мысль засела у него в голове. Что здесь было бы, если б он вынул из саквояжа одну пачку сигарет и бросил ее на дорогу!

Неожиданно сзади него раздался голос:

— Вы хотите купить что-нибудь съестное?

Обернувшись, Сёдзо посмотрел из-под полей своей черной фетровой шляпы. Волоча ноги в старых растоптанных гэта, к нему приближалась маленькая седая старушка.

— Нет,— ответил Сёдзо.

— А то теперь нужно смотреть в оба, когда покупаешь съестное. Я вот попалась,— продолжала старушка, подойдя к нему так близко, что ее корзинка коснулась его пальто.— Услышала я, что в лавчонке рядом с аптекой Араи продается нарадзуке 194 — вкусная вещь. Ну, думаю, куплю своему старику, а то ему своего любимого сакэ и понюхать теперь не приходится. И поехала вчера утром с первым трамваем. В очереди полдня простояла. Наконец купила. И что вы думаете, какое это нарадзуке оказалось? Не только что бардой от сакэ — соевым соусом и то не пахнет. Ни острая, ни соленая — не поймешь, какой вкус, да еще твердая, как камень. И кусок-то с крысиный хвостик, а взяли целых пять иен. Просто грабеж!

Сёдзо показалось, что саквояж его сразу потяжелел. Он уже не думал о том чемодане, который будет отправлен багажом, но даже эти десять пачек сигарет, которые он захватил с собой,— разве не были они подачкой, брошенной ему из воровской добычи? Ведь все это доставалось в результате грандиозного воровства, какое не под силу совершить и тысячам торговцев соленьями, вроде тех, что торгуют рядом с аптекой Араи. Однако старушке, по-ви-димому, важно было лишь излить — все равно кому —накипевшую в душе обиду. Несмотря На седину, лицо у нее было без морщин — маленькое, пропорциональное росту желтовато-белое личико с каким-то детским выражением. Проворчав, что ничего, дескать, не поделаешь, раз уж такие времена, она поплелась дальше, волоча ноги.

— Бабушка, а вы живете здесь недалеко? — умерив шаг, дружелюбно заговорил с ней Сёдзо. Возможно, то было безотчетное раскаяние в той озорной мысли, которая только что им владела. Старушка показала рукой куда-то дальше, в конец улицы:

— Живу там, как вышла замуж, вот уж скоро тридцать лет.

В этом районе раньше был питомник фруктовых деревьев, и Сёдзо вдруг почему-то подумал,