Заповедь речки Дыбы - Юрий Александрович Старостин

полную силу включить внутреннее внушение, чтобы успокоиться хотя бы на эти пятнадцать минут. В сквере за домом поставил портфель на скамейку, привалился к нему спиной, расслабился.

Для них с Сашей горы по-настоящему начались не с увлекательных теоретических занятий в городском альпинистском клубе, а на Кавказе, в том далеком году, когда они оба в один день загляделись на Чанчахи-Хох. Гордой и неприступной увиделась им Чанчахи из долины. Ее снежная вершина казалась почти прозрачной на фоне светлого синего высокогорного неба. Сама мысль, что можно подняться и быть там, на ее хрустальных призрачных склонах, казалась фантастикой, мечтой, для смертного неосуществимой. Но люди к вершине уходили, и люди с нее возвращались.

В тех, кто уходил туда, не замечалось ничего необыкновенного, кроме разве упрямой уверенности, да еще, вернувшись, они мало говорили о горах, и только сдержанно, уважительно.

А бойких новичков осторожно водили через однообразные морены[4], муштровали на утомительных каменистых гребнях, с неусыпным инструкторским доглядом тащили по простеньким ледовым полям. А тем, кто бунтовал, требовал серьезного восхождения, повторяли и повторяли: «Рано!»

Сейчас Вутя думал, как незаметно каждый новый маршрут, каждый шаг на предвершинном гребне поднимал их над безоглядным себялюбивым мальчишеством туда, где мужество и ответственность переставали быть словами, а делались обыденной необходимостью; и как это незаметно, но бесповоротно меняло их жизнь, входило в них навсегда, делалось привычкой.

Уже тогда, в первом альпинистском лагере на Кавказе, добродушный, неуклюжий с виду Витюша Селезнев и стал для друзей просто Вутей. Он до самозабвения любил купаться под водопадами: приседал, крякал и выгибал спину под холодной струей совсем как утка и, вдобавок к этому, за обедом много и быстро, почти не жуя, ел.

Первое время он не догадывался, за что его прозвали Вуткой. Когда узнал, стал сердиться, потому что водопады для него были святым делом — он их страстно «коллекционировал», считая себя единственным собирателем; и остался он Вутей только для самых близких.

Ветер лизнул влажные редкие Вутины волосы и захолодил кожу. Он посмотрел на часы — время будто остановилось, не прошло и десяти минут.

«Черт побери! Надо же ему было смотаться именно в такой момент». Вутя запахнул пальто плотнее, передвинул портфель под руку и снова внушил себе, что ждать надо спокойно.

Лето за летом они фанатично изыскивали возможности и возвращались в горы. В каждом маршруте, на каждом восхождении, почти всегда в одной связке рубили они ступени во льду, вбивали в трещины звенящие скальные крючья, навешивали веревки и упорно шли наверх, приобретая опыт и мастерство восходителей.

Вутя и не заметил, как худощавый, молчаливый от юношеской застенчивости Саша так вырос, что привык наклонять голову вниз, когда заглядывал ему в лицо. И наверное от того, что на склонах вперед и вверх Саша чаще стал смотреть исподлобья, на лбу у него прорезались глубокие продольные морщины. Молчуном все эти годы он так и оставался. В затяжных маршрутах за него многое успевали сказать другие, а он больше слушал, хмурился и поглядывал то с усмешкой, а то и угрюмовато-сосредоточенно. То ли он передумывал все по-своему, то ли долго и трудно подбирал слова, но говорить ему чаще выпадало последним — твердо, как бы подводя итог. И, наверное, за это умение выслушать всех, найти единственное решение и сказать даже самое горькое прямо, его прозвали пусть и не ласково, но романтично — Мрачным Дылдой.

Вутя вспомнил, как на высотных восхождениях, за линией, где организм начинает бороться с горной болезнью, когда не оставалось сил и падали самые выносливые, Саша размеренно и безостановочно продолжал и продолжал работать и только выглядел более угрюмым. Его чаще стали назначать старшим группы — он эту ответственность заработал.

Вот чего не мог вспомнить Вутя, так это чтобы Саша сделал не так, как сказал: «Да, да. Он мужик надежный. Слово свое держал!»

Как-то зимой в праздничной компании Вутя азартно доказывал, что мастерство альпиниста не только слагаемое сильной команды, восхождение — это не зряшний труд и не пустой спортивный риск ради призового места. Когда волевое усилие побеждало ослабшее тело и осторожный разум, вершины достигала душа. В эти мгновения наркозная высокогорная усталость проходила, и Вуте открывалось, что восхождение — атака на самого себя, победа над тем в себе, что предпочло бы комфорт и безопасность лишениям, привычную инертность — движению. Только в таких вот атаках, безжалостно погоняя вперед свои способности и возможности, человек и может приучить себя дотягиваться до самых малодоступных духовных высот и в каждодневной жизни, независимо от того, ученый ли он, художник или плотник.

И еще, кажется, Вутя говорил о том, что альпинизм обязывает быть правдивым: если на разборе скрыть ошибку или поступок, выявивший леность, корысть, эгоизм, физическую слабость — человек может такой поступок повторить. А это, рано или поздно, в зависимости от сложности обстоятельств, неизбежно приведет к гибели. Горы слабостей не прощают.

Саша ни с кем не спорил, он только смотрел на Вутю одобряюще и грустно кивал головой. В тот день они решили, что следующий маршрут сделают на Чанчахи и обязательно вместе.

«Сколько же прошло? Ну да, три года. Даже чуть больше. Саша за эти три, нет, четыре сезона не только на Кавказе успел походить. А может, у него сейчас уже другая вершина стала заветной? Есть ведь такие, на которые никто еще не поднимался, например».

Рядом с Вутиной скамейкой остановился парень. Он повернулся спиной к ветру и щелкнул зажигалкой.

«У вас закурить не найдется?» — машинально спросил его Вутя и виновато спохватился. Три дня назад он жестко решил ограничивать себя двумя-тремя сигаретами в день, но тягостным ему сделалось сейчас одиночество: в таком состоянии, да молчать, да ждать друга — устал. Уловив его неуверенность, парень посмотрел откровенно недовольно, но, оценив мощь Вутиных плечей и ручищ, порылся в кармане, молча протянул ему сигарету и поднес горящую. Теперь уж Вуте неловко стало отказаться, он прикурил и… Поблагодарил удаляющуюся спину.

В то лето они так и не поднялись на свою гору, А ведь так все удачно складывалось… Чанчахи включили в соревнование на первенство спортобщества, их с Сашей группа уже лагеря по вожделенному маршруту организовывала. В верхний, последний перед вершиной лагерь поднимались второй раз — продукты под стеной накапливали.

В середине спуска от верхнего склада, на гребне, Вутя сорвался. Сжавшись в немом крике, как парашютист в свободном падении, он скользнул вниз.

Но он шел в связке, и его напарник успел накинуть веревку на загнанный в плотный снег ледоруб… Накинуть и, отбросившись по склону, придержать