Ураган. Книга 2. Бегство из рая - Джеймс Клавелл

– Нет, нет, ваше высочество, я клянусь, это мулла Махмуд приказал нам…

– Он не настоящий мулла, ты, шелудивый пес, всем это известно! Клянусь Аллахом, ты… ты собирался побить камнями мою дочь?! – вскричал хан; его лицо пошло пятнами, дыхание было прерывистым и хриплым. – Ты решил? Ты решил, что собираешься побить камнями мою дочь?

– Это все он, ваше высочество, – пролепетал староста, – это мулла решил, когда допросил ее и она созналась в прелюбодеянии с этим диверсантом…

– Сын собаки! Ты был в сговоре с этим ложным муллой… Лжец! Ахмед рассказал мне, как все было!

Хан оперся на подушки, позади него стоял телохранитель Ахмед, и еще два охранника находились рядом со старостой. Наджуд, его старшая дочь, и Айша, его юная жена, сидели по одну сторону, пытаясь спрятать свой ужас перед его гневом, замирая от страха, что он может обратиться на них. На коленях возле двери в грязной с дороги одежде и тоже наполненный страхом стоял Хаким, брат Азаде, который только что прибыл. Его без промедления доставили сюда под охраной по вызову хана. Хаким с тем же гневом слушал рассказ Ахмеда о том, что произошло в деревне.

– Сын собаки! – снова крикнул хан, брызжа слюной. – Ты позволил… ты позволил этому псу-диверсанту бежать… позволил ему утащить мою дочь с собой… Сначала ты укрываешь диверсанта у себя, потом… потом осмеливаешься судить члена моей… МОЕЙ… семьи и готов побить камнями… не испросив моего… МОЕГО… одобрения?

– Это все мулла! – воскликнул староста, повторяя эти слова снова и снова.

– Заткни ему пасть!

Ахмед с силой ударил старосту по уху, на мгновение оглушив его, потом грубо вздернул, опять поставил на колени и прошипел:

– Скажешь еще одно слово, и я вырежу тебе язык.

Хан пытался отдышаться:

– Айша, подай мне… подай мне одну из этих… этих таблеток…

Она торопливо придвинулась к нему, не поднимаясь с колен, открыла пузырек, положила таблетку ему в рот и вытерла слюну. Хан передвинул таблетку под язык, как говорил ему доктор, и через мгновение грудь отпустило, громовые удары в ушах ослабли и комната перестала покачиваться. Налитые кровью глаза хана обратились на старика, который плакал и дрожал всем телом и никак не мог унять дрожь.

– Ты, сын собаки! Значит, ты смеешь кусать руку, которая тобой владеет, – ты, твой мясник и вся твоя паршивая деревня. Ибрим, – приказал хан одному из своих охранников, – отведи его назад в Абу-Мард и побей камнями, пусть вся деревня побьет его камнями, побьет его камнями, потом отрежь руки мяснику.

Ибрим и еще один телохранитель подняли воющего старика на ноги, ударом кулака заставили его замолчать и открыли дверь, чтобы выйти, но остановились, когда Хаким хрипло произнес:

– Потом сожгите деревню!

Хан посмотрел на него, прищурившись.

– Да, потом сожгите деревню, – словно эхо, повторил он, не сводя глаз с Хакима, который не отвел глаз, стараясь найти в себе мужество. Дверь закрылась, и теперь тишина сгустилась, нарушаемая одним лишь натужным дыханием хана. – Наджуд, Айша, оставьте нас! – велел хан.

Наджуд замешкалась, ей очень хотелось остаться, хотелось услышать, как Хакиму будет вынесен приговор. Она злорадствовала, что Азаде застали за прелюбодеянием и поэтому накажут, когда бы ни поймали снова. Хорошо, хорошо, хорошо! Вместе с Азаде сгинут они оба, Хаким и Рыжий Нож.

– Я буду рядом, если ваше высочество соизволит позвать меня, – сказала она.

– Ты можешь идти в свои покои. Айша, ты жди в конце коридора.

Обе женщины ушли. Ахмед удовлетворенно закрыл дверь: все шло по плану. Два других охранника стояли в молчании.

Хан шевельнулся, болезненно поморщившись, и махнул им рукой:

– Подождите снаружи. Ахмед, ты останься. – Когда они ушли и в большой холодной комнате их осталось трое, взгляд Абдоллы опять вернулся к Хакиму. – «Сожгите деревню», – сказал ты. Хорошая мысль. Но это не извиняет твоего предательства или предательства твоей сестры.

– Ничто не может извинить предательства против отца, ваше высочество. Но ни Азаде, ни я не предавали вас и не замышляли заговора против вас.

– Лжец! Ты слышал Ахмеда! Она призналась в том, что предавалась блуду с диверсантом, сама призналась в этом!

– Она призналась в том, что любила его, ваше высочество, много-много лет назад. Она поклялась перед Аллахом, что никогда не совершала прелюбодеяния и не предавала своего мужа. Никогда! Перед всеми этими паршивыми псами, сыновьями собаки и еще хуже, перед этим муллой левого толка, что должна была сказать дочь хана! Разве она не старалась сберечь твое имя перед лицом этой подлой кучи дерьма?

– Все играешь словами, все пытаешься защитить шлюху, которой она стала?

Лицо Хакима посерело.

– Азаде влюбилась, как в свое время влюбилась мама. Если Азаде – шлюха, значит вы сделали шлюхой мою мать!

Кровь снова бросилась хану в лицо.

– Как ты смеешь говорить такое!

– Это правда. Вы возлегли с ней до того, как поженились. Потому что она любила вас, она тайно впустила вас в свою комнату, рискуя при этом жизнью. Она рискнула своей жизнью, потому что любила вас и потому что вы умоляли ее. Разве наша мать не убедила своего отца принять вас и уговорить вашего отца позволить вам жениться на ней вместо вашего старшего брата, который хотел взять ее второй женой? – Голос Хакима пресекся, когда он вспомнил ее умирающей, ему было семь, Азаде шесть, они еще мало понимали, видя лишь то, что их мама страдает от ужасных болей из-за чего-то, что все называли «опухоль», а снаружи, во дворе дворца, их отец Абдолла убивается от горя. – Разве она не вступалась всегда за вас перед вашим отцом и старшим братом, а потом, когда вашего брата убили и вы стали наследником, разве не она залечила разрыв между вами и вашим отцом?

– Ты… ты не можешь знать подобные вещи, ты был… ты был слишком мал!

– Старая нянька Фатима рассказала нам. Перед смертью она рассказала нам все, что смогла вспомнить…

Хан едва слушал его, тоже захваченный картинами прошлого, он вспоминал тот несчастный случай на охоте, стоивший жизни его брату, который он так тонко подстроил. Старая нянька могла знать и об этом тоже, а если это так, то об этом знает Хаким и знает Азаде, значит еще больше причин заставить их замолчать. Вспоминал он и все те волшебные мгновения, которые провел с Напталой Прекрасной, до и после брака и во все дни, пока не началась боль. Они были женаты меньше года, когда родился Хаким, два, когда появилась Азаде. Наптале тогда было всего шестнадцать, крошечная, телом похожая на Айшу, но в тысячу раз прекрасней, ее длинные волосы были как золотая канитель. Еще пять божественных лет! Детей больше не было, но это не имело никакого значения, разве у него не растет сын, крепкий и стройный, тогда как все его три сына от первой жены родились болезненными и быстро умерли, а его четыре дочери были уродливыми и сварливыми. Разве его жене не было всего двадцать два года, разве не была она полной здоровья, такой же сильной и чудесной, как двое детей, которых она произвела на свет? Времени полно, будут и еще сыновья.