Имитатор. Книга первая. Увертюра - Олег Рой

Ноты!

Они изображали ноты!

Потому и имена такие… небанальные. Фа, до, ля, ре… господи, кто следующая?

И ведь каждая из жертв на работе носила бейдж со своим именем! Почти каждая. Продавщица, банковский клерк и официантка. С журналисткой дело чуть по-другому, но ее имя — вот оно, в газете. Регина. Если Арина вычислила связь правильно, то когда Андросян публиковала свой скандальный опус про следственный тупик, убийце как раз нужна была какая-нибудь Регина! Или Рената, к примеру. На «ре» мало женских имен.

А она догадалась правильно!

Еще и эти дикие прически — зализанные вверх, залитые до черноты лаком волосы. Это же флажки, обозначающие длительность ноты! Просто торчащая вверх «палка» — четвертушка. «Палка», снабженная идущим сверху вниз полукруглым локоном — восьмушка…

И ведь у всех скамеек, на которые «красильщик» усаживал тела, спинки состояли из пяти брусьев — как пять линеек нотного стана! Почему Арина сама на это внимания не обратила?

Киреев вон заметил — и не ошибся. Пусть господин Мироненко, их изготовляющий, и ни при чем, зато сами скамейки очень даже «при чем».

Да, «нотная» версия выглядела очень, очень перспективно.

Правда, несмотря на Аринино музыкальное прошлое, получившийся кусочек мелодии ничего ей не напоминал. Нет, не потому что нот было слишком мало, четыре ноты — вполне достаточно, чтобы опознать известную мелодию. Знаменитое начало бетховенской Пятой симфонии — «так судьба стучится в дверь» — это как раз четыре ноты, и поди не узнай.

Будь это начало — или, скажем, припев — какого-нибудь современного шлягера, искомая последовательность наверняка нашлась бы в гугле. Но — увы.

А если, подумала она вдруг, прислушиваясь к доносящейся откуда-то музыке, если эти четыре ноты — вообще не начало?

Нет, тогда вовсе никакого смысла.

Музыка доносилась, кажется, отовсюду сразу. Не «Сурок», конечно, все-таки консерватория, не музыкальная школа, но что именно играли — не разобрать, звуки едва слышны. Может, и вовсе мерещится, просто место тут такое. Музыкальное.

Арина осторожно потянула за торчащую из массивной (дубовой, должно быть) двери блестящую бронзовую ручку. А может, не бронзовую, но все равно внушительную, даже по виду старинную. Как и тяжелая дверь. На двери — табличка. Черное стекло с золотыми буквами: «Класс профессора М.М. Тома».

Класс оказался небольшим и темноватым — первый этаж, окна заслоняют буйные кусты не то сирени, не то боярышника — но очень почему-то уютным. В углу — стол, по стенам — несколько стульев, слева от двери два высоких узких шкафа. Дальше — до самого окна — царил рояль. На вертящемся черном табурете — Арина мотнула головой, борясь с непреходящим дежавю — немного боком сидел и наигрывал что-то негромко толстячок с поблескивающей лысиной. Должно быть, сам профессор Том М.М., решила Арина, отметив, что Том-М-М звучит довольно забавно, вроде удара колотушкой по литаврам: том-м-м.

— Проходите, деточка, — дружелюбно пригласил тот, оторвав от клавиш детски пухлые, под стать всему облику, совсем не «фортепианные» руки. — Вы на консультацию? Что-то я вас не помню.

— На консультацию, — признала Арина. — Только я не студентка.

— На будущий год поступать намереваетесь? Да вы не бойтесь, проходите. Решили уже сейчас разведать, как говорится, что и как? Похвально, похвально. Только я все равно вас не помню, а всех выпускников вроде бы видел, и не раз. Вы записывались? — он потянул с рояльной крышки бумагу с какими-то каракулями. — Фамилия? Или вы приезжая? Откуда? У кого занимались?

Да что ж это такое, и этот ее за девчонку принимает. Впрочем, это даже забавно.

— Простите, — улыбнулась Арина. — Я не имею отношения к музыке. Но мне действительно нужна консультация. Я из следственного комитета, — она продемонстрировала удостоверение.

— Вот как? — он словно бы и не удивился. Как будто каждый день к профессорам консерватории являются за консультацией господа следователи.

— А вы профессор Том? — уточнила зачем-то Арина.

— А вам именно к профессору Тома? — он произнес фамилию с ударением на последнее «а».

— Да нет, мне просто кто-нибудь, кто в музыке как у себя дома.

— Ну, деточка, как у себя дома в музыке разве что Аполлон, но вам, как я понимаю, что-то более практическое требуется. Впрочем, не обращайте внимания, это я так, философствую, — пухлая его ручка пробежалась по клавиатуре в стремительном пассаже, Арине показалось, что пальцы на мгновение стали в полтора раза длиннее, иначе как смешной толстячок мог бы взять чуть не полторы октавы. — Что же до вашего вопроса, — он почему-то вдруг развеселился, — то нет, я не профессор Тома, — он опять подчеркнул ударное «а».

Фу, как неудобно, подумала Арина, а я-то решила, что раз «профессора Тома», значит, сам профессор должен быть Том. А он, видите ли, Тома. Французы, что ли, в предках?

— Простите… — пробормотала она.

— Да не за что, что вы, деточка! Может, и я вам сгожусь. Я, собственно, тоже профессор, только Васильев. Антон Павлович. Так что же следственному комитету понадобилось от наших скромных познаний?

— Можно? — Арина мотнула головой в сторону рояля.

— Пожалуйста-пожалуйста, — он, ничуть не удивившись, вскочил с табурета и гостеприимно повел рукой.

Садиться, впрочем, Арина, разумеется, не стала — не из-за четырех же нот.

Протянула руку, как можно тщательнее проиграла составленную из имен последовательность — фа, до, ля, ре, — стараясь выдерживать длительности (если странные прически обозначали именно нотные флажки).

— Не могу опознать произведение. Может быть, вы поможете?

— Можно еще раз? — попросил Антон Павлович.

Арина повторила.

Профессор нахмурился, пожевал губами:

— Именно с такими длительностями?

Она кивнула, подумав, что если уж считать тела жертв нотами, то их дикие прически не могут означать ничего другого, кроме как обозначающий длительность флажок. Поэтому — да, именно с такими длительностями.

— Знаете, вот так сразу что-то ничего и не приходит в голову. Это должно быть известное произведение, я правильно понимаю?

Арина пожала плечами:

— Не знаю. Может быть, и нет. Но, безусловно, это произведение чем-то очень значимо — и именно в музыкальном смысле — для… — она замялась. — Для одного из фигурантов одного из расследуемых сейчас дел, — выразилась она максимально обтекаемо.

Конечно, был риск, что дружелюбный толстячок догадается, о каком именно деле идет речь. Но, если подумать, ну и что, даже если? Хотя сомнительно, чтобы догадался: о «деле Красильщика» писали не много. Ведущие СМИ удалось «попридержать», «желтым» же изданиям просто перекрыли доступ к информации. Даже «Питерский вестник», старательно выжимающий все что можно из своего «особого» положения, публиковал в виде «откровений» лишь бессодержательные домыслы. О прочих и говорить не стоило. Да и вряд ли этот профессор читает желтую прессу или следит за фантазиями сетевых блогеров. Связь же «Красильщика» с музыкой пришла пока в голову, кажется, одной только Арине.