Верни мне мои легионы! - Гарри Тертлдав

— Что ж, Калд Кэлий, меня зовут Ингевон. Может, мы еще встретимся с тобой. Посмотрим тогда, кто что помнит.

— Где тебе будет угодно, Ингавон.

Кэлий чувствовал, что произнес варварское имя как-то не так, но ему было наплевать.

— И когда тебе будет угодно. С твоими друзьями или без них. С моими воинами или без них.

Ингевон посмотрел на Кэлия с удивлением.

— Похоже, ты смахиваешь на мужчину, хотя, само собой, на римский лад.

Не успел Кэлий разозлиться, что германец усомнился в его мужественности, варвар отвернулся и принялся выкрикивать распоряжения на своем языке. Пара парнишек с прыщавыми лицами закричали что-то в ответ, он заорал еще громче. Вся эта шумная перепалка оставалась для римлянина совершенно непонятной. Наконец варвар постарше присоединил свой голос к голосу Ингевона, после чего мальцы перестали спорить, рысцой побежали к отаре и отделили и пригнали восемь овец.

— Вот. Бери, — сказал один из них на ломаной латыни.

— Спасибо, — сухо ответил Кэлий.

Судя по выражению лица паренька, ему хотелось растерзать печень римлянина, как коршун терзал печень Прометея. Скорее всего, в его ненависти не было ничего личного: он ненавидел всех римлян подряд.

Но при всей своей ненависти он уже нахватался латинских словечек, что внушало определенную надежду.

К примеру, галлы почти все в той или иной степени знали латынь, даже те галлы, которые по-прежнему говорили между собой на родном языке. А ведь по словам легионеров-ветеранов, когда они начинали службу на западном берегу Рейна, латыни там почти никто не знал. Вполне вероятно, что в ближайшие тридцать лет ситуация в Германии изменится точно так же, как она изменилась в Галлии.

Но это уже не его, Калда Кэлия, забота.

— Ингевон! — громко возгласил он. — Налог за эту деревню тобой уплачен, и мы забираем причитающееся в Минденум.

Честно говоря, трудно было представить себе более идиотскую картину, чем отряд вымуштрованных, вооруженных до зубов легионеров, сопровождающих восемь тощих овечек. С другой стороны, во всем есть свои преимущества. Воины выглядели дураками, зато были уверены, что германцам не взбредет в голову отбить свою убогую скотину.

— А знаешь, что было бы забавно? — спросил один из легионеров, когда отряд двинулся обратно к лагерю.

— Что, Септим? — осведомился Кэлий.

— Если бы другой наш отряд по ошибке явился в ту же деревню и попытался забрать у этих туземцев еще восемь овец. Как думаешь, детина с мехом на губе не взорвался бы тогда, как гора Этна?

Калд Кэлий призадумался и усмехнулся.

— Можешь распять меня на кресте, если ты не прав!

Смех и шутки помогли римлянам скрасить утомительный путь до Минденума.

Арминий хмуро проводил взглядом римских воинов, уводивших из усадьбы его отца лошадь и пару овец. Зигимер и все его люди тоже были злы, как собаки, но легионеров явилось слишком много, чтобы драться. Кровь пролилась бы напрасно, это понимали все.

— Вот почему паннонцы восстали против Рима, отец, — сказал Арминий, не дождавшись, пока последний легионер скроется в лесу.

— Да, само собой, — ответил Зигимер. — Я всегда это понимал — вот этим местом.

Он постучал себя указательным пальцем по виску. Потом похлопал себя ладонью по промежности и добавил:

— А теперь я понимаю и этим, почему паннонцы поднялись против Рима.

— И что будет дальше? — воскликнул Арминий.

Лица всех жителей усадьбы были недобрыми. Мать Арминия, Туснельда и другие женщины, казалось, разгневались еще больше мужчин. Их негодование полыхало, словно смесь масла, серы и смолы, которую римляне использовали для поджога вражеских частоколов. И неудивительно: если мужчины не в состоянии защитить свое добро, разве они могут защитить своих женщин? А если они не могут защитить женщин, какие же они тогда мужчины?

— И как обстоят дела у воюющих паннонцев? — рассудительно осведомился отец Арминия.

— Они проигрывают, — не задумываясь, признался Арминий. — Война закончится через год-другой.

— Почему ты думаешь, что у нас получится лучше?..

Зигимер не закончил своего вопроса. Судя по тону, он не думал, что у сына имеется подходящий ответ.

— Потому что у римлян было много времени, чтобы укорениться в той земле, прежде чем ее жители восстали, — ответил Арминий. — В Паннонии уже стояли римские города, где жили отставные римские воины со своими семьями. Римские купцы торговали по всему тамошнему краю. Поселенцы помогали легионерам, а торговцы, ушлый народ, узнавали о каждом шаге повстанцев еще до того, как те успевали сделать этот шаг. Если мы предоставим Риму такие же возможности, он задушит нас точно так же, как Паннонию. И тогда, вздумай мы сражаться, мы непременно проиграем.

Зигимер с горестным видом покусывал нижнюю губу. Переведя взгляд на женщин, он и вовсе понурился.

— Если мы восстанем и проиграем, мы окажемся в гораздо более худшем положении, чем если бы вовсе не восставали. Поражение подорвет наши силы на годы — а может быть, навсегда.

— Но если мы не восстанем, мы наверняка станем рабами римлян, — возразил Арминий. — И, клянусь богами, если мы не поднимемся, значит, мы заслуживаем рабской участи! Заслуживаем того, чтобы с нас каждый год взимали налоги!

Зигимера аж передернуло, на что и рассчитывал Арминий.

— Налоги! — с отвращением произнес старый германец латинское слово. — На самом деле это просто другое название грабежа, вот и все. Раньше у римлян не хватало духу предъявлять нам такие требования, а тут глядите-ка, расхрабрились! И что имел в виду тот малый, когда сказал, что в следующем году они не станут забирать животных? Они что, возьмут у нас ячмень или уведут раба? А может, позарятся на кого-нибудь из нашего народа?

— Надеюсь, ни то и ни другое, — ответил Арминий. — Римлянин имел в виду, что мы должны будем заплатить денариями — серебром.

— Еще того хуже! — воскликнул Зигимер.

Он был вождем, и в отличие от простых людей у него водилось серебро, даже золото. Однако германцы получали монеты, торгуя с римлянами. Неужели римляне вообразили, будто люди отдадут им обратно полученные деньги?

— Значит, ты понял, что я имею в виду? — спросил Арминий.

— Понять-то понял. Но ведь ты сражался за них. Флав и сейчас за них сражается.

Рот Зигимера скривился: воспоминание об этом не доставило ему удовольствия.

Арминий тоже поморщился.

— Мой брат и Сегест — римляне соблазнили их обоих, — промолвил он тихо, чтобы не услышала Туснельда.

Во избежание ссор Арминий старался лишний раз не поносить при жене ее отца, если мог этого избежать. Но уж если не мог…