Секс дыбом - Владислав Картавцев

Я высунул мордочку наружу и убедился – в спальне тихо. Женя и Эфесия то ли спят, то ли, утомившись сексом, лежал в объятиях друг друга и тоже спят (для меня разницы нет).

Вентиляционное отверстие расположено под потолком над гардеробом с зеркальными дверями, и я спрыгнул на гардероб (той тишине, с которой я двигался, может позавидовать любой ниндзя из Японии), далее я спрыгнул на мягкое кресло и затаился. Прыжок на кресло – самый опасный участок пути от трубы до кровати. Но пронесло, никто меня не услышал!

Теперь – дело техники. Одну дохлую крысу я кинул в ноги любовников (спят так причудливо, ноги и руки переплетены, и не понять, где кто), вторую – на ближайшую к голове Эфесии подушку. Вот будет потеха! Любовники не шевелились, я быстренько взобрался обратно наверх и спрятался в вентиляции.

– Победила дружба, Пан Чарторыжский! – я схватил правой лапой свою левую лапу и потряс ими в воздухе. – А вот с Эфесией и Женей, боюсь, случится обморок! Вот только как бы мне их разбудить?

Действительно, как? Ждать до утра я не хотел. Утром эффект от крыс будет совсем другим, утро красит нежным светом стены древнего Кремля и т. д. Всё должно случиться непременно ночью!

– Эврика! – я восторженно перекрутился и цапнул себя зубами за кончик хвоста. Развернулся и побежал прочь из вентиляции – мой путь ведет меня на чердак.

Окно спальни выходит на северную сторону нашего дома, прямо над ним – чердачное окно, а с него вниз свисает фирменный, стилизованный под виноградную лозу, обвивающую толстую ветку дерева, термометр. Монтировали его немцы (они же являются единственными дилерами таких термометров на всем пространстве СНГ), монтаж провели на совесть, ему не страшны никакие порывы ветра, ни снег, ни град, ни дождь, на даже удары молний!

Но я – я представлю дело так, как будто «лоза» отслоилась от носителя – «дерева», и теперь под порывами ночного сухопутного бриза лупит в окно спальни, грозя расколотить дорогущий немецкий термометр. Для этого мне нужна веревка с грузиком, и я знаю, где ее взять! В той самой коробке с хламом, куда Женя не заглядывал уже лет пять, и куда я спрятал ключи от нашей машины!

Веревка – намного старше меня самого. На ее конце привязана резиновая мышь – веревкой с мышью Женя играл со мной, когда я был котенком. Потом я вырос, и мне стало неинтересно. Увы, детство так скоротечно, оно проходит, и о нем остаются только теплые воспоминания, часто не соответствующие действительности!

Мышь с веревкой нашлась мгновенно – тем более я знал, где искать. Чердачное окно у нас всегда открыто, на чердаке всегда свежо и пахнет зеленью (если лето) и снегом (если зима). Я запрыгнул на подоконник, ухватил зубами веревку и, помогая себе лапами, спустил мышь ровно настолько, чтобы она оказалась вровень с окном спальни.

– А теперь покачаемся! – первый удар мышью в окно прозвучал в тишине набатом – хотя он был и не таким громким, как мне, возбужденному от собственной смелости и неукротимости, показалось. Второй удар был уже громче, третий – еще, а вот все остальные – громкости третьего. Вполне достаточно, чтобы даже ленивый, утомленный сексуальной истомой любовник, встал с кровати – проверить, а что это там такое происходит снаружи?

– Интересно, Женя, насколько хватит твоей лени? На десять ударов мышью, на двадцать или же на пятьдесят? – если бы рядом со мной была Марианна или крупье казино, я бы побился с нею (с ним) об заклад. Зная Женю, я предполагал, что двадцати раз будет достаточно, и даже не двадцати, а двенадцати-тринадцати! Так и оказалось – после первого десятка события развивались стремительно.

Даже через перекрытие крыши я почувствовал рывок Жени к окну. Я оказался проворнее – втянул мышь обратно на чердак, а сам спрыгнул с подоконника. Меня обуревала досада, что в моем распоряжении нет перископа, способного заглянуть через окно вниз! Но и без него я доподлинно представлял, что сейчас происходит в спальне любовников.

Женя отворил окно и недоуменно уставился на термометр. Вроде, всё тихо! На кровати лениво с закрытыми глазами ворочалась Эфесия, погруженным в потёмки сознанием соображая, стоит спрашивать любовника, что это за шум, или ну его – пусть сам разбирается! Понятно, что лениво ворочалась она ровно до того момента, пока не коснулась головой подушки, на которую я предварительно сложил крысу.

И вот! Я испытал внутренний оргазм – шерсть встала дыбом, лязгнули зубы, а когти отбили барабанную дробь по чердачному полу. Истошный, леденящий душу вопль Эфесии прорезал тишину поселка, в вопле звучали нотки умопомешательства вперемешку с намерением членовредительства. Немедленно после первого вопля последовал второй – еще более громкий, еще более насыщенный – и по уровню мощности визга превосходящий всё то, что мне доводилось слышать прежде. Судя по всему, Эфесия обнаружила вторую крысу – в ногах!

На вопль сверху отреагировали охранники в джипе. Одновременно открылись двери, лязгнули затворы автоматов, и два приставленных к Эфесии гамадрила ринулись наверх – то ли спасать хозяйку, то ли сразу убивать Женю.

Впрочем, быстрого реагирования у них не получилось – входная дверь-то у нас железная, бронированная, хозяин ее всегда на ночь запирает на засов, так что охранники столпились (вдвоем, кстати, тоже можно столпиться – и легко) возле двери и стали бить в нее кулаками, призывая Женю и всех остальных, имеющихся в доме, открывать немедленно. Эфесия в это время металась по спальне, сотрясаясь истерическими рыданиями и не переставая орать – так, что не знай я, что происходит, точно подумал бы: её режут.

Рядом с ней метался Женя – ни жив, ни мертв! Спасти его могло только чудо, но оно не приходило. Жуткие дохлые крысы на кровати, кажется, парализовали его волю – и максимум, до чего он додумался – распахнуть настежь дверь спальни и постараться увести Эфесию прочь. Но не тут-то было! Она уже не контролировала себя – и на любые попытки прикоснуться к ней огрызалась, подобно дикой свинье, раззадоренной охотничьим рогом.

Я хохотал до судорог в животе. Вот она – сладкая, медовая месть, месть, о которой объект мести будет вспоминать до конца своих дней! Месть, о которой в кошачьем (да и в человечьем) мире скоро пойдут легенды, а я – ее идейный вдохновитель и творец – стану символом кошачьего сопротивления людской самодури (или как правильно-то?). Самодур, самодура, самодурь? Во – самодурство! Стану символом кошачьего сопротивления людскому самодурству!

Отсмеявшись до судорог в животе и успокоившись (хотя вопли Эфесии не стихали, грохот автоматчиков во входную дверь нарастал, а жалкие поскуливания Жени, кажется, грозились перерасти в непреднамеренный инфаркт, осложненный инсультом), я пришел к выводу, что нужно спасать хозяина. Он и так уже довольно наказан, если окончательно гикнется (помрёт), в моём образе жизни случится невосполнимая брешь.

Я понесся вниз – на третий этаж – заскочил на кровать, по пути пощекотав очарованием и пушистостью Эфесию по ноге, расторопно схватил первую крысу, затем – вторую и, сделав зверскую морду, задрав вертикально хвост, с видом освободителя и супермена в одном лице (в одной морде) медленно вышел за дверь. Как ни крути, а крысы – довольно редкий деликатес, оставлять их Эфесии и Жене я изначально не планировал – после того, как всё закончится, уйду к себе куда-нибудь и полакомлюсь!