Модернизация: от Елизаветы Тюдор до Егора Гайдара - Отар Маргания

Штейн и Гарденберг не были столь одиноки в своих воззрениях, как Тюрго, у которого оставалась лишь пара верных соратников — Дюпон де Немур и Кондорсе. В Германии начала XIX века либеральные идеи были широко распространены.

Имелось уже несколько переводов книги Смита. Более того, в ряде университетов (прежде всего в Геттингенском и Кенигсбергском) читались курсы, основанные на теории Смита и предлагавшие ее интерпретацию применительно к условиям Германии. Из этих университетов вышла целая плеяда будущих сотрудников реформаторских министерств, самому младшему из которых в 1807 г. было 31, а самому старшему — 43 года. Они могут считаться своеобразной прусской группой младореформаторов. Особо следует выделить выходца из Кенигсберга Теодора фон Шёна (род. в 1778 г.) — наиболее образованного экономиста либеральной школы, отец которого дружил с самим Иммануилом Кантом и воспитывал сына по системе, предложенной философом.

Задачей прусских реформаторов стало создание нового образцового государства, но не посредством революции как таковой, а за счет комплекса правовых действий. Прусская бюрократия рассматривалась, в частности Гарденбергом, как создатель «орудия, предназначенного для формирования мирового правительства с целью обучения человеческой расы».

Специфический язык, героический пафос, явный утопизм и оптимистическая уверенность в своих возможностях — все это черты своеобразной революционности прусских реформаторов. Они тоже несли миру свободу. Но свобода эта не содержала в себе идею свободы политической, как было записано в американской и французской конституциях. Речь шла только о так называемой гражданской свободе. Она не предоставляла человеку права на участие в жизни государства, но скорее предоставляла ему возможность быть относительно независимым от этого самого государства, находясь внутри него. Это была не реализация идей Жан-Жака Руссо, но реализация идей Адама Смита, который мог даже рассматриваться в качестве своеобразного дедушки реформ.

Жесткому и решительному Штейну — опытному администратору, дослужившемуся до поста обер-президента провинции Вестфалия, — первому довелось начать реформы, заняв пост неформального главы правительства Пруссии (формально он был лишь министром финансов и внутренних дел). Однако пробыл Штейн на данном посту всего чуть больше года. Он имел неосторожность написать нелояльное по отношению к Наполеону письмо, которое попало в руки французов. Министр оказался смещен со своего поста и вынужден был эмигрировать.

После опалы Штейна его сменил на главном государственном посту (правда, не сразу) мягкий и гибкий Гарденберг, который возглавлял прусскую администрацию целых 12 лет вплоть до самой своей смерти. За это время начатый Штейном процесс реформ стал необратимым. Кроме того, именно Гарденберг создал эффективно работающую прусскую администрацию.

Оба реформатора оказывали воздействие на нерешительного и ограниченного Фридриха Вильгельма III, склоняя его к постепенным изменениям хозяйственного строя. А это, бесспорно, было нелегко. Король обладал менталитетом, существенно отличающимся от реформаторского.

Ценности национального государства не вытесняли из его сознания старые, традиционные династические ценности. В условиях наполеоновских войн ответственность в понимании короля предполагала лишь необходимость героически сражаться с врагом. В конечном счете задача политического самовыживания заставила его пойти на осуществление реформ, но он понимал их значительно более узко, нежели реформаторы. Главным для него было выживание династии, тогда как для реформаторов это представляло собой лишь частную задачу.

Эти люди воспаряли над государством. Они не были своими корнями привязаны именно к Пруссии и к данной династии, а, следовательно, их мышление не было столь уж специфически прусским и династическим. И все же между подходом короля и позицией реформаторов имелась важная точка соприкосновения. Король, так же как и реформаторы, признавал недостатки традиционной прусской администрации. Другое дело, что он отклонял дополнительные реформы. Особенно если они еще и не принимались консерваторами.

Совсем иным человеком была супруга монарха, сыгравшая, пожалуй, очень важную роль в реформах. Происходившая из мекленбургского дома, она по своему менталитету оставалась скорее германской принцессой, нежели прусской королевой, и думала не только о династии, но о Германии и о немецком народе в целом. Поэтому Штейн мог пользоваться при осуществлении своей деятельности поддержкой умной и энергичной королевы Луизы, которая, к несчастью для страны, скончалась в возрасте всего лишь 34 лет, через полтора года после отставки реформатора, успев, правда, настоять на замене очередного, «промежуточного» канцлера и открыть тем самым дорогу Гарденбергу.

И тем не менее при всем значении роли королевы на переднем краю реформ находились Штейн и Гарденберг. Трудно найти двух столь несхожих людей, как они.

Штейн фанатично верил в свое дело, пренебрегал опасностями, доверял людям и стремился видеть в них самое лучшее. Он ставил себе определенную задачу и не сворачивал в сторону до тех пор, пока не добивался ее решения, используя ради этого все находящиеся в его распоряжении рычаги власти. Впрочем, достоинства Штейна оборачивались порой его недостатками. В своих ошибках он упорствовал и становился тем самым даже опасен для нормального хода реформ.

Деятельность Штейна в значительной мере определялось его лютеранским мировоззрением. Развитие человеческой личности означало для него развитие способности к выполнению долга. Поэтому свою государственную службу реформатор рассматривал не просто как право сделать успешную карьеру, но как обязанность, возложенную на него свыше. В значительной степени именно этим можно объяснить ту самоотверженность и энергию, с которыми он шел к поставленной цели. Этим же можно объяснить и его стремление к тому, чтобы максимально возложить как права, так и ответственность за все сделанное на отдельных министров. Стремление к расширению прав правительства даже способствовало обострению отношений Штейна с монархом и было, очевидно, одним из скрытых факторов его слишком быстрой отставки.

Отвергая прусский бюрократический абсолютизм и опираясь на представления о ценности отдельной личности, Штейн все же не мог превратиться в законченного индивидуалиста, характерного, скажем, для британской традиции. В этом смысле он оставался, пожалуй, более адекватным своей эпохе, чем некоторые глубокие мыслители того времени — такие, например, как Фихте или Гумбольдт. Говоря о государстве, Штейн держал в уме коллективизм древних свободных германских воинов. И старое государство он критиковал не за подавление личности, а за выхолащивание духа общинности. Он подчеркивал, что его реформы направлены на возрождение отечества, независимости и национальной чести.

Со всей своей горячностью, нетерпеливостью и даже нетерпимостью Штейн на удивление органично вписывался в духовную обстановку эпохи. Его бескомпромиссная борьба с бюрократическим абсолютизмом стала частью того великого сражения против обыденности и механистичности жизни, которое было дано немецкими поэтами направления «Бури и натиска». Пожалуй, не слишком преувеличивая, можно сказать, что атмосфера реформ Штейна — это атмосфера шиллеровских «Разбойников», сражающихся за справедливость против предательства, за любовь против ненависти, за общность и единение против корысти и зависти. Эмоциональность восприятия окружающей действительности могла быть в те годы свойственна не только поэтам. Штейн реформировал общество так, как будто слагал стихи.