Аттила - Эрик Дешодт

Никто не торопится. Время есть. Жребий брошен — вот пусть там и валяется. Не стоит спешить. Римская империя не склонна искушать судьбу. Аттила ищет союзников, а в этом деле спешка не нужна: она тревожит и отталкивает.

Ему 55 лет. Его гнет всё ближе к земле. Ноги стали совсем кривые. Он отпустил бороду — три волосинки на подбородке. Его волосы почти побелели. Поступь всё такая же важная. Иордан так преподносит то, что слышал от Кассиодора, слушавшего Сидония Аполлинария:

«Это был человек, отмеченный судьбой, явившийся в мир, чтобы ужаснуть народы и поколебать землю».

Союзы ненадежны, надо их укреплять, раз нельзя заключить другие.

Багауды образовывали неуловимое облако. Кое-какие из их скоплений были благорасположены к Аттиле, большинство избегало его предложений: он внушал страх. Он сам этого хотел, но результат оказался палкой о двух концах: мог и привлечь, но и отпугнуть. Двойной эффект этого страха наблюдался повсюду.

За франков с ним яростно спорил лично Аэций, сами они были разобщены. Кто их вождь? Где он? Есть ли он вообще? Скорее, их несколько десятков, что существенно осложняет задачу вербовщиков. Хлодион Длинноволосый, самый могущественный из титулованных вождей, умер в глубокой старости около 435 года. Знаменитый Меровей, которого считают его сыном, — на самом деле миф. Был один Меровей, считавшийся королем и даже участвовавший вместе с Аэцием в галльском походе против Аттилы, но он не являлся отцом Хильдерика[22]. Этот Меровей поддержал римлян лишь тогда, когда стал ясен исход сражения.

Зато Хильдерик был абсолютно реальным лицом и в самом деле отцом Хлодвига[23]. Когда он уже был взрослым, его усыновил Хлодион, а уже потом он распустил слух о своем происхождении от морского чудища, якобы надругавшегося над его матерью на берегу; именно он был главным полководцем в 451 году. Но сколько лет ему тогда было? Четырнадцать или двадцать три? Этот вопрос до сих пор не решен. В молодости он выглядел старше своих лет, а в старости — гораздо моложе, это известно из надежного источника.

Аэций сумеет привлечь на свою сторону большинство франков, но они воевали по обе стороны.

Аттила собирал свои силы по берегам Дуная. Силы были огромными. Охваченные ужасом современники насчитали 500 тысяч воинов, а то и 600 или 700. Известная склонность древних хронистов к преувеличению заставляет пересмотреть эти цифры, которые сразу стали считать запредельными. Великая армия Наполеона состояла из 500 тысяч солдат, набранных по всей Европе, население которой со времен Аттилы увеличилось в десять раз.

Сегодня арифметические заскоки V века считаются уже не столь далекими от истины. Опираясь на прогресс современной исторической науки, специалисты сотню раз перепроверили подсчеты, и у них вышло не меньше 450 тысяч, так что 500 тысяч — не слишком большое отклонение. Возможно, мы как-то упустили из виду, что в те времена все мужчины были воинами с отрочества до могилы.

Как бы то ни было, Аттила собрал на берегу Дуная огромную рать. От перечня составлявших ее народов кружится голова. Настолько он длинен, а куда потом девались эти племена — одному Богу известно. Помимо остготов, гепидов, аланов и гуннов (само собой — белых и черных), которые всем памятны, там были еще невры, белловаки, гелоны, руги, тукилинги, скиры и два десятка других, перечисление которых внесет не больше смысла, чем схожие подробности, приводимые Флобером в «Саламбо» из постромантического педантизма.

Каким образом он смог собрать такую силу? По двум причинам. Аттила давал возможность восточным народам пройти на Запад, о чем все они мечтали в своих степях и лесах — это доказано историей на протяжении жизни нескольких поколений. Вооруженная миграция обладала большой притягательностью, поскольку сама масса эмигрантов делала ее непобедимой. «Вместе весело шагать по просторам». Каждый день на берег Дуная подтягивались новые отряды, последние сомнения развеялись: эта сила сметет любую другую, вздумавшую ей противостоять. Кроме того, созванные племена были прирожденными воинами. Для этих кочевников или полукочевников война всегда была величайшим развлечением, источником всех богатств и всего величия. Как Бонапарт поманил свою жалкую итальянскую армию богатейшими равнинами в мире, так Аттила гарантировал своим соратникам баснословную добычу.

450 тысяч воинов — как минимум. А против них — Аэций, у которого в три, а то и в четыре раза меньше людей. Ибо его император не дал ему италийские легионы. Оставил при себе три четверти, чтобы охранять побережье «сапога», опасаясь, наверное, вандалов и их союзников-пиратов, державших в своих руках Средиземноморье (по правде говоря, в этом смысле вандалы находились гораздо ближе к Равенне, чем Аттила).

Аттиле оставалось прожить три года, и сейчас самое время задуматься о причинах его одержимости Западом.

Главным фактором, обусловившим вторжение в Галлию, стала тяга на Запад, которой были подвержены варвары с Востока. Сторона заката обладала в их глазах неотразимой притягательностью, выражавшейся в относительно легкой жизни по сравнению со скитаниями кочевников, у которых нет постоянной крыши над головой. Еще до того, как они выступили в путь, уверенные в своей победе, они были побеждены — побеждены своими мечтами и своими завоеваниями, точно так же, и даже в большей степени, чем Рим, покусившийся на Грецию: «Греция, взятая в плен, победителей диких пленила»[24].

Варваров можно понять. Сегодня, через 15 веков после их эпопеи, во всем мире, как никогда, грезят Европой или, на худой конец, ее американским продолжением, считая ее безотказным лекарством от нищеты и беззащитной жизни, суровости мира и собственной слабости. Однако уже во времена Аттилы Галлия, сердце Европы, считалась страной, где молочные реки текут в кисельных берегах.

Помимо общих грез Аттилу толкнули к Западной империи три частные ошибки.

Первая состояла в том, что он был уверен в выжидательной позиции галлов. Он воображал, что потомки Верцингеторига[25] настолько ненавидят в глубине души римское владычество, что и пальцем не шевельнут для защиты империи. Он не вполне заблуждался: галлы были враждебны Риму, и многие, в первую очередь багауды, старались освободиться от него. Но не для того, чтобы перейти под власть другого господина, особенно гунна, репутация которого и рядом не стояла с отвращением, внушаемым к себе Римом со времен Ромула.