10 вещей, которые я теперь знаю о любви - Сара Батлер

9. Отцовская красная кружка с ярко-белой щербинкой на ручке.

10. Спичечный коробок, полный черных зернышек. Однажды отец выделил в саду аккуратный прямоугольный участок, за которым я должна была присматривать. Но я не проявила энтузиазма. Надо было хоть притвориться, что мне интересно.

Это началось в день похорон. Первую находку обнаружила Тилли. Серебряный цветочек. Крошечный, идеальный, он лежал у порога, в выемке между кирпичами. Работа была изумительная — малюсенькие лепестки, скрученные из сигаретной фольги, сверкали как бриллиантики. А в самом низу стебля даже был листик.

— Одна моя знакомая могла сделать такое, — сказала Тилли и вручила мне цветок.

Я подумала было на Кэла, но это на него не похоже.

Потом несколько дней — ничего. Я уже почти забыла об этом, как вдруг в четверг обнаружила на том же месте розовый цветок, на этот раз настоящий. В трубочке из бумаги для записей, закрепленной гвоздиком и перевязанной золотой ленточкой. «Какой-то мусор», — подумала я, но это показалось мне неслучайным. Цветок я поставила в бокал с водой. Он упал на бок и всплыл, лепестки потемнели. Остальное я выкинула.

Вчера появилась гирлянда из бутылочных крышек, нанизанных на электрический провод, потертый стеклянный кружок и несколько кусочков коры. Я как раз возвращалась из супермаркета, чувствуя, как острые углы коробок впиваются мне под мышку. Наклонившись, я подняла провод и обнаружила, что к нему привязан аккуратный оранжевый квадратик из картона, истыканный ручкой, — узор из маленьких дырочек с бледными следами чернил по краям. «Наверно, дети играют. Просто детские шалости».

Я выставила поделки на подоконник, и от этого на душе почему-то стало легче.

И вот сегодня, открывая дверь агенту по недвижимости, я замечаю блеск золотой фольги на крыльце. Но гость закрывает мне обзор.

Серьезно настроенный молодой человек лет двадцати пяти так прижимает к дорогому пиджаку синюю папку, мобильник и ключи от машины, будто кто-то грозится их отнять. Подозреваю, что он пользуется автозагаром.

Конечно, еще слишком рано, но Си уже вошла в раж. «Она так пытается справиться с болью», — всё твердит Тилли. А когда я напомнила, что справиться с болью пытается не только Си, Тилли предложила мне пожить у нее, пока сестра разбирается с папиным домом. Тилли живет в Вест-Хэмпстеде, в однокомнатной квартире — милой, но маленькой. Я буду там целыми днями валяться на диване, завернувшись в одеяло, пить слишком много кофе и все время мешать. Тилли будет для меня готовить каждый вечер и постоянно беспокоиться обо мне, а Тоби станет делать вид, что я ему не досаждаю. В итоге я снова начну мечтать о путешествиях или просто куплю билет на самолет. Когда я сказала Си, что, на мой взгляд, оценивать дом сразу после похорон отца немного бестактно, сестра вспыхнула, упрекнула меня в несправедливости, а потом предложила — Господи, спаси и сохрани! — переехать к ней, пока она все уладит. Ну и дальше завела свою вечную пластинку о том, как трудно быть работающей матерью с тремя детьми: намек на то, что я — лентяйка. Тут уж я все-таки не выдержала и выпалила, что тогда сама покажу дом агентам по недвижимости, выберу фото с лучшими видами и сделаю все остальное, что там нужно для продажи. Си надула губы и сказала, что, возможно, я права и стоит подождать еще пару недель, а я взорвалась, схватила телефонную книгу и позвонила в три первых попавшихся агентства. Все они предложили прислать к нам своих людей на той же неделе.

— Майкл, — представляется агент, высвобождая руку, чтобы протянуть ее мне. — А вы, наверное, Алиса. Приятно познакомиться. У вас прекрасный дом. — Он делает шаг назад и смотрит наверх. — Сейчас не лучшее время для продаж, но дом расположен просто прекрасно.

Его глазки бегают по сторонам. Зубы слишком ровные и белые. Может, он нюхает кокс? Вырос в очень требовательной семье? Или ему грозит сокращение? Я хочу посмотреть, что лежит на крыльце, но вместо этого пожимаю ему руку и приглашаю войти.

— Ну что, сорвем большой куш, да?

Агент сдвигает ногой в сторону кучу писем. Все они адресованы мистеру М. Таннеру. Я не могу к ним прикоснуться. Выглядываю на улицу и поднимаю голову. Небо все в облаках, совершенно белое. Ветерок залетает в прихожую, заставляя меня поежиться.

Провожу Майкла по всем комнатам. Он трогает стены, обнюхивает окна, разглядывает розетки и лампы. Включает душ, проверяет слив унитаза, прощупывает ногами скрипучие половицы. Делает пометки синей ручкой, корявым убористым почерком. Представляю, как отец смотрит на нас, скривившись. «Не напрягайся так, Алиса, — сказал бы он. — Это же просто бизнес. Бизнес — и больше ничего».

Последнее место осмотра — кухня. Смотрю, как Майкл ухмыляется при виде линолеума на полу, шкафов из семидесятых, цветов в горшках и того мусора с крыльца, который я разложила на подоконнике. «Это мои талисманы», — хочу я сказать ему, но он не поймет.

— Ну, что скажете? — спрашиваю я.

— Да, да. — Агент кивает, вымученно улыбаясь.

— Вам не кажется, что тут мрачновато?

Он нервно смеется:

— Все можно исправить парой взмахов кисти с краской.

— Я всегда… — тут уже я смеюсь невпопад, — боялась этого дома… вроде как…

Покачиваю головой.

— Может, кофе? Вы как насчет кофе?

Он просит черный, с тремя кусочками сахара. Выкладываю на тарелку шоколадное печенье; оно смотрится как-то жалко. Майкл съедает четыре штуки. Теперь у него все щеки в крошках. Мне трудно сосредоточиться на том, что он говорит.

— Дело в том, Алиса, что нужно думать как покупатели, нужно представить себя на их…

Смотрю на его ботинки. Они плавно сужаются к носкам. Мягкая коричневая кожа, пастельно-голубые шнурки.

— …мне приятно, что кажется, будто мы прилагаем много усилий, Алиса…

Он помахивает руками в такт словам. Пальцы у него тонкие, с короткими ногтями, без колец.

Вчера я нашла мамин портрет. На чердаке, в коробке без надписей. Я пыталась уговорить себя, что пора начать разбирать вещи, поэтому вытащила коробки из угла. Первая была набита книгами: «451° по Фаренгейту», «Снятся ли андроидам электроовцы?», «О дивный новый мир». Во второй был набор посуды — резной, покрытой коричневой глазурью. Третья полыхнула яркими цветами. Бирюзовый шелк. Золотая нить. Я слышала об этих подушках — Тилли и Си любили водружать их на голову и воображать себя принцессами. Они думали, что папа выбросил их вместе со всем остальным. В коробке лежали три подушки, а на самом дне — мамин портрет в рамке. Графика, рисунок черными чернилами. Она чуть наклонила голову, но смотрит прямо на художника и улыбается. Подписи нет.

Я сказала сестрам о подушках, но про рисунок умолчала. Поставила его на стол в своей комнате, прислонив к подоконнику. Та женщина на похоронах была права: у меня мамин нос — маленький, почти курносый, — ее миндалевидные глаза, ее округлая шея и густые кудрявые волосы. Может, поэтому несколько месяцев после похорон отец не хотел меня видеть? И поэтому временами смотрел на меня так странно?