Диссиденты, неформалы и свобода в СССР - Александр Шубин

Возмутимся вместе с поэтом — режим боится сборища, где читают стихи Маяковского и других, менее канонических поэтов. Прошли годы, рухнул коммунистический режим. Оковы пали, и свобода… Но не советую поэтам собираться у памятника Маяковского читать стихи без санкции градоначальства. ОМОН может кости намять. И уж теперь не будут разбираться, нужны нам такие стихи или не нужны.

Евтушенко оценивает разгон «Маяка» как капитуляцию перед «подонками», которым можно было дать идейный отпор. Но чиновники-то понимают, что и Евтушенко, и «подонкам» нужно одно и то же — чтобы чтение стихов еще и дискуссией сопровождалось. И на этой дискуссии прогрессисты и радикалы, для порядка покусывая друг друга, вцепятся в бюрократию.

Произвол власти породил законное возмущение общественности. Но абсурдным он не был, так как «Маяк» действительно был центром консолидации и практическим тренингом молодых оппозиционеров, будущих диссидентов.

Символично, что «Маяк» разогнали, чтобы обеспечить спокойное проведение 17–31 октября 1961 г. XXII съезда КПСС, который принял новую Программу КПСС — программу строительства коммунизма, а также развенчал Сталина куда решительнее, чем в 1956 г. Произошло то, чего требовали в 1956 г. антисталинисты — обсудить доклад Хрущева. Обсудили, вынесли Сталина из Мавзолея, переименовали города и веси, носившие имена Сталина и его уже отставленных соратников. Фигура Сталина стала символом диктатуры и в то же время — ее громоотводом. Бой с тенью Сталина стал центром наступления литераторов в 1962 г.

Новое наступление прогрессисты начинали в наилучших условиях за все время «оттепели». Во-первых, Хрущев видел в них союзников в борьбе против тени Сталина. Во-вторых, подавив неформальное движение поэтов, власти поощряли популярных молодых членов Союза писателей — Аксенов и Евтушенко вошли в редколлегию журнала «Юность», Евтушенко и Вознесенский — в правление Московской организации СП.

К. Паустовский повторил эксперимент с альманахом, добившись публикации сборника «Тарусские страницы» в Калуге в 1961 г. Здесь были опубликованы М. Цветаева, все еще остававшаяся запретным плодом для читателей, Б. Окуджава, Ю. Казаков, В. Корнилов, В. Максимов. На этот раз выход сомнительного альманаха не вызвал ответной кампании — границы свободы заметно расширились. В ЦК обсуждалась даже отмена постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград», что стало бы мостиком к более широкой публикации поэтов «Серебряного века». До такого разгула антисталинизма, правда, не дошло.

В. Эггелинг считает, что в 1961–1962 гг. наступила «ситуация неопределенности»[163]. С одной стороны — вышел сборник стихов Пастернака, с другой — В. Гроссману запретили публикацию романа «Жизнь и судьба»[164]. Однако никакой «неопределенности» здесь не усматривается. В эти годы благодаря санкционированному Хрущевым расширению рамок свободы развернулось наступление прогрессистов, которые стремились как можно дальше продвинуть сферу разрешенного творчества, в том числе снять посмертную опалу Пастернака. Однако эта сфера не могла быть безграничной. Стихи Пастернака вполне укладывались в нее — неудобна была только фамилия автора. А вот роман Гроссмана — никак не укладывался. Для начала нужно было пробить брешь в табу на лагерную тематику.

После XXII съезда КПСС охранители чувствовали себя обороняющейся стороной и пытались вернуть расположение власти, пугая ее перспективами победы прогрессистов в культуре. В своей речи на XXII съезде КПСС ортодоксы с ужасом делились впечатлениями от США, где качественные произведения выходят мизерными тиражами, а господствует культ секса и насилия. Не несет ли вестернизация и либерализация угрозы духовной культуре? Современная культурная ситуация в России конца ХХ — начала XXI в. подтверждает, что опасения были не беспочвенны.

В своем выступлении на съезде один из идеологов ортодоксов, бывший редактор «Литературки», теперь назначенный редактором «Октября» В. Кочетов атаковал две категории противников: литературных «цыплят» и «угрюмых сочинителей мемуаров»[165]. Выступление Кочетова вызвало смех и крики «долой!» некоторых делегатов[166]. Это показывает, что распространенное мнение об организационном доминировании ортодоксальных сил[167] является неточным. В начале 60-х гг. инициатива принадлежала прогрессистам и власти, которые ставили ортодоксов перед новыми вызовами, которые было все труднее отбивать. Но охранители считали это своим долгом, потому что альтернативой был разгул того, что они считали пошлостью, цинизмом, очернительством. А за этим маячила угроза нарушения устойчивости государственного порядка и деградации культуры.

Несмотря на эстетические разногласия «цыплят» и «угрюмых сочинителей мемуаров», по вопросу о Сталине они были едины — нужно переходить от темы «культа личности» к его причинам и последствиям.

10 октября 1962 г. в «Правде» было опубликовано стихотворение Евтушенко «Наследники Сталина». «Молодые» объявляли войну уже не только тени Сталина, но и всему лагерю сталинцев. Это заставило охранителей поежиться.

Но сенсацией года стало другое произведение.

В № 11 «Нового мира» за 1962 г. был опубликован «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына[168].

Для Твардовского повесть Солженицына был шансом вбить осиновый кол в тело сталинизма. Эта возможность подкупила и Хрущева. Он не только дал согласие на публикацию, но и санкционировал кампанию рекламы произведения[169]. Коммунисты-прогрессисты, преследуя свои цели, продвигали к вершинам известности представителя союзного пока, но принципиально враждебного им идейного течения[170].