День лжецаря - Брэд Гигли

— Конечно.

Оба умолкли. Возница опять стал смотреть в сторону. Египтянин, кажется, не настроен вкусить радостей храма Иштар… Он даже, кажется, помрачнел…

Но когда они подъехали к окраинам Вавилона, Симеркет, прокашлявшись, задал последний вопрос:

— Где это? В какой части города?

— Храм Иштар, господин? Да возле ворот Иштар — где ж еще?

К тому времени как они достигли городских стен, луна утратила свое серебряное свечение и висела на небе плоским блеклым диском. Вопреки предсказаниям возницы эламские стражники разрешили им въехать — Симеркет заблаговременно похлопотал о пропуске, позволявшем ему находиться на улицах после комендантского часа.

Возница остановил колесницу у главного входа на постоялый двор. Симеркет встал у дверей, дожидаясь в неверном фонарном свете, пока он отведет лошадей на конюшню. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он снова выскользнул на улицу и быстро пошел по Пути процессий в направлении ворот Иштар. Было бы злобной шуткой судьбы найти Найю здесь, на расстоянии одной восьмой мили от того места, где он остановился…

Превозмогая стон, Симеркет сдержал подступившие к горлу рыдания.

Несмотря на комендантский час, возле храма Иштар было шумно. Большинство собравшихся у высоких ворот были эламские солдаты в увольнении. Они горланили пьяные песни, смеялись. Были тут и неэламцы — пропусками, тоже пьяные и горластые. Подойдя ближе к воротам, Симеркет достал кусок серебра, чтобы заплатить стражникам. Несмотря на заверения возницы, он не поверил, что иштарские священники требовали в своем храме только приношений любви. Если бы это было так, то одного этого было бы достаточно, чтобы назвать храм чудом света.

Куска серебра хватило на то, чтобы его пропустили. Пройдя через тоннель, он наконец вошел в сады. В свете тысяч фонарей сад сиял как днем. Территория храма охватывала серию низких террас, засаженных цветами и деревьями, которые поднимались вверх, образуя холм. На его вершине стоял храм, очень похожий на описание возницы: ни дать ни взять рай на земле. Ноздрями Симеркет уловил запах жасмина и меда, принесенный ночными бризами.

Сады кишели мужчинами — они медленно передвигались, перелезая через террасы. Симеркет пересек двор, чтобы присоединиться к ним, поскольку это казалось единственной возможностью попасть в храм. Он решил, что священные проститутки там.

Однако сделав несколько шагов, он понял, что женщины прятались в нишах внутри террас. Внимательно следя за мужчинами, он увидел, что каждый из них выбирал женщину, бросая кусок серебра ей на колени. Тогда иштариту вводила поклонника в храм, где, как предполагал Симеркет, стояли кровати.

У него не было выбора, кроме как, проходя, вглядываться в лицо каждой женщины в поисках Найи. Их были буквально сотни, одетых в причудливые одежды. Возница сказал правду: женщины были разных рас и национальностей, со всего света.

Тут были темнокожие девушки с Ганга, которые отращивали себе мягкие пушистые усики над верхней губой; африканки с кудрявыми волосами, постриженными под углом, с полными грудями, покрытыми тяжелыми бронзовыми цепями; желтокожие красавицы из Китая, волосы которых были чернее, чем у египтянок. Он шел все дальше и дальше, мимо желто- и рыжеволосых женщин с кожей белей, чем пески Ливии, но не увидел ни одной египтянки.

Вскоре он оказался у входа, и единственное место, которое ему осталось обследовать, было в той части садов, где посетителей ожидали мужчины-иштариту с горящими глазами. Судя по тому, что он видел, они были столь же разнообразны, как и женщины. Некоторые были мускулистыми, агрессивными самцами, чувствующими себя как дома на скамье подсудимых, в то время как другие были неотличимы от своих сестер иштариту: одетые в женские платья, с лицами, разрисованными опытной рукой, как у любой куртизанки, только еще сильнее.

Симеркет, не имевший женщин с тех пор, как Найя ушла от него, почувствовал слабость. Его пульс участился, лоб сжало тисками — первое предупреждение о том, что скоро вернется головная боль.

Дело было не в его якобы стыдливости, просто он безошибочно уловил в воздухе вожделение и внезапно почувствовал, что способен на насилие. Женщины, которые с таким бесстыдством выставляли себя напоказ, пробуждали в нем давно дремавшую похоть. Еще несколько минут в храме — и он пропал. Стоя в дверях, он, глубоко дыша, собрал все свое мужество, чтобы войти внутрь.

Наконец он ступил в темные, задымленные недра храма. В первом зале он заколебался, подумав, что евнухи могут остановить его, поскольку его не сопровождает ни одна иштариту. Но евнухам было безразлично, что он делал и куда шел. Они о чем-то оживленно болтали в своих нишах — шипящие звуки вырывались из их ртов как злые гадюки, никто даже не взглянул на него. Ему было больно дышать: в воздухе стоял одуряющий аромат фимиама. Симеркет закрыл лицо накидкой и сделал еще несколько шагов в темноту.

Храм состоял из сотен ячеек без дверей, ячейки одна от другой отделялись камышовыми шторками. В каждой ячейке страстно совокуплялись пары — во всех позициях, какие только мог и даже не мог вообразить себе Симеркет. Время от времени они останавливались, дабы полюбоваться более гибкими или красивыми и изобретательными парами и даже ободрить их. Некоторые при этом бесстыдно ласкали себя, возбужденные чувственным зрелищем, происходящим на их глазах.

Симеркет почувствовал подступившую к горлу желчь. Что, если он найдет в такой же ячейке Найю? Как он сможет уйти, не убив того, кто посмел дотронуться до нее — или хотя бы увидел ее наготу? Его дыхание участилось, горло горело от фимиама.

Он в бешенстве оглянулся — почему евнухи жгут такое количество ароматных свечек? Ответ пришел к нему быстро: если бы не они, запах блуда заглушил бы все остальные. Он взглянул на плитки на полу и внезапно почувствовал радость оттого, что на нем прочные пеньковые сандалии; будь он босиком, непременно поскользнулся бы…

В отчаянии он приблизился к одному из священников. Увидев, что Симеркет ловит ртом воздух, как попавшая на крючок рыба, тот поспешно сделал знак слуге принести вина.

— Нет, — резко запротестовал Симеркет. — Никакого вина!

Но евнух уже плеснул в бокал красной жидкости с пряностями — священники не случайно держали под рукой вино: многие мужчины умирали в храме от физического истощения. Между собой евнухи считали, что богиня презирает мужчин — и это была та причина, по которой они подвергали себя кастрации.

— Дайте мне воды! — попросил Симеркет.

Евнух с сомнением посмотрел на него, но подал ему воды в ковше. Симеркет с благодарностью выпил.

— Спасибо! — Он прислонился к стене, на мгновение закрыв глаза. Вся его туника была пропитана потом. Евнух отвернулся, собираясь уйти, но Симеркет остановил его:

— Пожалуйста, мне нужна ваша помощь.

Евнух скривился и заломил руки. Они испытывали ужас перед болезнями, а Симеркет выглядел нездоровым.

— Мне кажется, господин, если вы позволите мне сказать это, вы испытали сегодня здесь слишком много эмоций: вам надо уйти…