Ангел и убийца. Микрочастица мозга, изменившая медицину - Донна Джексон Наказава

Тогда Хезер вполне могла управлять своими чувствами и нашла в себе силы преодолеть их.

В двадцать с небольшим она переехала в Нью-Йорк и приступила к своей первой работе. Хезер вспоминает, как «отправилась на вечеринку в розовом платье и вдруг поняла, что оделась совершенно неправильно. Все остальные были в черном». Хотя это была всего лишь неловкая ситуация, – одеться не по фасону и беспокоиться о том, что выделяешься среди остальных, – для Хезер это означало «острую тревогу и неприязнь к себе. Я была очень неуверенной и неуравновешенной. Мне казалось, что все вокруг готовы высмеивать и унижать меня». В эти годы она обратила внимание на одну вещь, о которой потом не забывала: «Я видела, что другие люди моего возраста комфортно себя чувствуют в любой обстановке. В этом смысле я была другой. Я чувствовала себя неуютно даже в собственной шкуре».

Годами она жила, стараясь не обращать внимания на тревожный «белый шум», постепенно нараставший внутри, словно назойливая фоновая музыка. А к сорока годам, – пятнадцать лет назад, еще до инцидента с Дэвидом, – ей поставили диагноз дистимия (это форма депрессии, которая характеризуется утратой интереса к жизни), а также генерализованное тревожное расстройство (ГТР). Через год после этого у нее диагностировали ревматоидный артрит. «Я понимала, что нужно что-то с этим делать», – говорит она. Поэтому Хезер всерьез занялась йогой, помогавшей успокоить тело и разум, и даже разработала курс по вдумчивой осознанности для снижения стресса у учеников своей школы.

– Если бы не йога, практика осознанности и здоровое питание, наверное, я не дожила бы до сих пор, с учетом всего, что с нами происходило, – говорит она.

Без всякой жалости к себе она перечисляет список медицинских средств, которые ей прописаны: нестероидные противовоспалительные препараты, пепсиды, плаквенил для лечения ревматоидного артрита, тразодон от бессонницы, золофт от депрессии и тревоги.

– У меня, моего мужа, а теперь еще и у моей дочери было столько критических ситуаций со здоровьем, что я привыкла жить в ожидании «Скорой помощи», – говорит она. – Даже наш сын Иен столкнулся с массой трудностей в средней школе. Ему поставили диагноз расстройства обучения, СДВГ, и он годами страдал от головных болей, – тут она улыбается. – Но при этом он замечательный пианист!

Хезер полагает, что некоторые их проблемы «связаны с семейной наследственностью, а другие – со всевозможными стрессами и прочими гадостями, с которыми мы сталкивались. Это двойной удар от окружающей среды и генетики».

Хезер признается, что даже от разговора об этом ей становится «немного тошно». За время нашего разговора она несколько раз вскидывает руки и резко опускает их, словно делает разминку на холоде, хотя стоит жаркий день.

– У меня постоянно немеют руки, – объясняет она. – Иногда пропадает аппетит, и я не могу заставить себя приготовить обед. Честно говоря, мне хочется просто лежать и смотреть сериалы Netflix. Память тоже подводит меня; я то и дело забываю разные вещи. Иногда мне с трудом удается поддерживать обычный разговор. А иногда меня начинает выворачивать, как после удара в живот, так что приходится срочно бежать в ванную. У меня ужасное ощущение, что уже ничего в жизни не будет нормально.

Хезер продолжает:

– Я всегда просто решала проблемы по мере их поступления, независимо от того, как себя чувствовала. Долгие годы я втайне думала: «Когда я начну разваливаться на части?» Полагаю, это происходит сейчас.

Эта мысль возвращает нас к тому утру, когда произошел инцидент в домике на дереве.

Хезер говорит, что когда она подметала двор, то почувствовала, что «больше не может». Все ее тело болело. Казалось, что мозг пылает огнем.

– Вся сокрушительная тревога, которая приходит с аутоиммунными проблемами, вместе с беспокойством за состояние дочери оказались непосильными для меня. Я больше не могла всех опекать и заботиться о каждом, – Хезер отпивает глоток своего коктейля из капустного и морковного сока с имбирем. – Поэтому я спряталась в домике на дереве. Затаилась там на несколько часов, пока члены семьи искали меня. И это в мои-то пятьдесят пять лет!

Пока она сидела в домике, ее уже не впервые посетила мысль о том, что «женщины много работают и заботятся обо всех.

– Мы делаем вид, что все в порядке, когда на самом деле у нас все плохо. Мы просто отодвигаем в сторону свои потребности, чтобы растить и воспитывать наших прекрасных детей, – она проводит рукой по коротко стриженым волосам у виска, пока продолжает говорить. «С самого начала мы думаем, что все будет хорошо. Мы станем счастливой семьей, здоровые дети будут прилежно учиться в колледже и получать стопроцентную материнскую поддержку. Но потом вдруг оказывается, что у детей не все хорошо. И у меня нехорошо. От этого возникает ощущение безысходности. Теперь уже моя дочь страдает, а я, несмотря на все свои усилия, просто не могу ей помочь. Она не всегда по-доброму относится ко мне, втягивает меня в свои проблемы и одновременно набрасывается с обвинениями. Моя семья вываливает свои беды на меня. Я десятилетиями растила детей, ухаживала за всеми и прятала свой страх, боль или усталость ради того, чтобы они чувствовали себя уверенно. Я делала все это для того, чтобы у них все было хорошо. И тем мне менее, мы все равно страдаем. Так не должно было случиться».

В то утро все разом обрушилось на нее, и она рыдала, спрятавшись в старом, рассохшемся домике на дереве.

– Родственникам и знакомым мы не все рассказывали о себе, – объясняет Хезер. – Мы говорили, что у меня ревматоидный артрит, и что у нашего сына определили СДВГ. Но мы не рассказывали о трудностях Дэйва, о том, что я принимаю золофт или о том, что Джейн сидит на прозаке и была вынуждена несколько недель не ходить в колледж на первом курсе из-за приступов паники. Мы живем с этим в эпоху Facebook среди людей, которые демонстрируют свою идеальную жизнь, отпуска и премии. Мы не размещаем комментарии о том, что происходит в нашем доме. Людям не стоит знать всю правду о своих знакомых.

К примеру, недавно, когда Хезер ехала на поезде в Нью-Йорк за Джейн, она рассказала о случившемся близкой подруге, которая знала о паническом расстройстве ее дочери, лекарствах и терапии. А она ответила «О Господи, а теперь-то что за драма?»

– Мы все страдаем, – продолжает Хезер. – Но Джейн особенно, потому что она несет отпечаток семейной наследственности и выросла с тем фактом, что ее отец едва не погиб и родители имеют хронические заболевания.

Хезер видела в собственной семье, что происходит по мере того, как люди с расстройствами мозга становятся старше. Ее дед очень рано умер от болезни Альцгеймера, а двое из троих ее дядей страдали от жестокой депрессии.

– Я видела, как разворачивались психические расстройства у каждого из них, и это выглядело жутко, – говорит она. По ее словам, это было все равно что наблюдать, как один за другим расползаются стежки на старом лоскутном одеяле, унаследованном от предков.

– Я не хотела, чтобы с нашей жизнью произошло то же самое, – говорит Хизер. – мне кажется, что все эти заболевания мозга похожи на черную дыру в здравоохранении. Это значит, что пациентов, вроде членов моей семьи, тоже затягивает в нее. Кажется, что новых решений больше не осталось, и мы топчемся на месте со старыми идеями: диета, физические упражнения, лекарства, когнитивно-поведенческая терапия, диалектическая поведенческая терапия, и так далее, – говорит она. – Но этого просто недостаточно. Я должна помочь себе и своей семье двигаться дальше и пережить всю ту дрянь, в которой мы барахтаемся до сих пор.