Блэк - Александр Дюма

Благоуханное струящееся дыхание ветерка, овевающее стволы деревьев; птицы самых причудливых расцветок; птичье пение и женские голоса, раздающиеся под сводом леса, — это было подлинное волшебное царство фей, которое можно было бы назвать островом цветов и благовоний.

После часовой прогулки, обойдя вдоль и поперек нечто отдаленно напоминающее английский сад, капитан остановился; до него доносилось какое-то странное щебетание, природу которого он никак не мог определить; Думесниль сошел с тропинки, прошел около пятидесяти шагов между деревьями, раздвинул листву, подобно тому, как поднимают занавес, и, восхищенный, неподвижно замер, онемев от восторга.

Дьедонне проследил за ним взглядом; когда он был рядом с капитаном, то казалось, что вся его сила воли переходила к его другу; он повиновался ему, как тело повинуется душе, он следовал за ним, как тень следует за телом.

Капитан молча сделал Дьедонне знак приблизиться.

Дьедонне машинально подошел к капитану и рассеянно взглянул.

Но его рассеянность быстро улетучилась; спектакль, который предстал перед его взором, мог бы привлечь внимание даже самого Рассеянного, персонажа Детуша, олицетворяющего собой рассеянность.

Деревья, из-за которых капитан и Думесниль любовались открывшейся их взору картиной, росли вдоль берега реки.

В реке кружком, как в каком-нибудь салоне, сидели и лежали около тридцати женщин; они были совершенно обнажены.

Поскольку высота воды в реке едва достигала двух футов, то у тех, кто сидел, водой была прикрыта лишь нижняя часть тела; вода же была столь прозрачной, что не могла служить даже легкой вуалью; а у тех, кто лежал, из воды высовывались лишь одни головы.

Волосы у всех были распущены и все с наслаждением вдыхали свежий утренний воздух, сплетая из цветов венки, подвески и гирлянды.

Кувшинки, китайские розы и гардении широко использовались для этого туалета.

Эти восхитительные создания, как будто понимая, что сами они не что иное, как ожившие цветы, отдавали всю свою любовь цветам, своим безжизненным сестрам; рожденные на ложе из цветов, они жили среди цветов, а после смерти их погребали под цветами.

Украшая венками голову, одевая гирлянды на шею, вдевая эти цветы себе в уши, женщины не умолкали ни на минуту: они беседовали друг с другом, что-то рассказывали, щебетали, как стайка птиц, живущих в пресных водах, которые, прилетев на озеро, принимаются щебетать взахлеб, наперегонки, перебивая друг друга.

— Мой друг, — сказал шевалье, указывая пальцем на одну из женщин, — вот она!

— Кто? — спросил капитан.

Шевалье покраснел; он узнал спящую красавицу минувшей ночи, прелестную хозяйку сегодняшнего утра; но он забыл, что ни слова не сказал капитану о своем видении, и показал ему прекрасную Маауни.

Капитан, у которого не было таких весомых причин, как у шевалье, обратить на нее свое внимание, повторил вопрос.

— Кто? — спросил он во второй раз.

— Никто, — сказал шевалье, отступая назад.

Можно было подумать, что движение шевалье послужило сигналом к окончанию этой водной процедуры.

В одно мгновение все тридцать купальщиц были на ногах.

Они выбрались на маленький островок, покрытый травой, где лежала их одежда, выждали какое-то время, пока вода, струясь, стекала по их прекрасным телам, как по бронзовым статуям; затем струйки понемногу подсохли, и капли стали реже; можно было бы перечесть но пальцам те жемчужины, что скатывались со лба на щеки и со щек на грудь; наконец, каждая, подобно Венере Астартс, выходящей из моря, подобрала и отжала волосы, одела платье, закрутила вокруг бедер цветочную гирлянду и, не торопясь, направилась по дороге домой.

Капитан напомнил своему другу, что подошло время обеда; он зажег свою сигару, по привычке предложил Дьедонне разделить с ним это удовольствие; предложение, которое Дьедонне отклонил — канониссы, среди которых он воспитывался, питали к табаку непреодолимое отвращение, — и они отправились домой.

Случайно или благодаря своему умению ориентироваться капитан избрал самую короткую дорогу; поэтому они нагнали на своем пути прекрасную Маауни, которая по своей беспечности и беззаботности, напротив, выбрала самую длинную.

Заметив двух друзей, она остановилась на обочине дороги, перенеся всю тяжесть тела на одно бедро и дугой выгнув другое, в одной из тех поз, которую женщины принимают, пребывая в полном одиночестве, и которой художник никогда не сможет добиться от своей модели.

Затем, испытывая пристрастие к тому наслаждению, которое дарит сигара и к которому с пренебрежением относился Дьедонне, она сказала, обращаясь к капитану:

— Ma ava ava ili.

Что на таитянском языке означало: «Мне сигару маленькую».

Капитан не понял слов, но поскольку девушка притворилась, будто она вдыхает и выдыхает дым, он понял этот жест.

Думесниль достал сигару из кармана и протянул ей.

— Nar, dar, — произнесла она, отстраняя нетронутую сигару и указывая на ту, что дымилась во рту капитана.

Тот понял, что это капризное дитя желает зажженную сигару.

Он ее ей отдал.

Таитянка поспешно сделала две затяжки, почти тут же выдохнув дым обратно.

Затем она затянулась в третий раз, на сей раз так глубоко, как только смогла.

После этого она кокетливо попрощалась с офицером и ушла, откинув голову назад и пуская кольца дыма, который набирала в рот, а затем выпускала прямо в воздух.

Все это сопровождалось теми движениями бедер, секрет которых, как полагал до сих пор капитан, знали одни лишь испанки.

Думесниль исподтишка взглянул на своего друга, который шел опустив глаза и совсем тихо шептал одно имя.

Это было имя Матильды.

Однако Думесниль с некоторым удовлетворением заметил, что Дьедонне теперь уже едва слышно шептал то имя, которое раньше так громко звучало в его устах.

Выпустив последнее кольцо дыма, девушка сняла цветочную гирлянду с бедер, широко расставив руки, подняла ее над головой и исчезла в лесу цитрусовых деревьев.

Ее можно было принять за летящую бабочку.

Вернувшись в хижину, друзья нашли свой стол накрытым.

Так же как и накануне, им отрезали часть плода хлебного дерева, дали корень маниоки, испеченный в золе, разнообразные фрукты, молоко и масло.

Но внутри хижины никого не было. Можно было подумать, что стол накрыли феи.

Но похоже, в это время ели не только гости, но и хозяйка. Дьедонне, сидевший так, что мог видеть сквозь стены хижины, заметил молодую девушку, которая, встав на цыпочки, снимала небольшую корзинку, висевшую на нижних ветвях гардении; затем, сев и опершись спиной о ствол дерева, она принялась доставать из нее свой обед.