Еврейские пираты Карибского моря - Эдвард Крицлер

Хотя торговое искусство амстердамских евреев являлось важным элементом экономического роста в молодом государстве, необходимо отметить, что золотой век Голландии наступил еще до прихода евреев. Когда Самуэль Палаччи впервые встретился с принцем Морицом, Голландия уже была процветающим торговым государством. В Амстердаме действовал сырьевой рынок, голландская Ост-Индская компания вытесняла португальцев с азиатских рынков, голландцы контролировали работорговлю, с их верфей сошла большая часть торговых судов Европы[164]. Основу торговли при этом составляли товары низкой стоимости, продававшиеся большими партиями: зерно, древесина, железо и соль. Перемены произошли после появления еврейских торговцев, которые специализировались на более дорогих товарах: пряностях, сахаре, табаке и драгоценных металлах. Как купцы, занимавшиеся колониальным импортом в Испании и поддерживавшие отношения с конверсос по всему миру, они помогли превратить порт, торговавший рыбой и зерном, во всемирный супермаркет.

Гавань Амстердама, вмещавшая сотни иностранных судов, выглядела как шевелящийся лес матч и снастей. Пока суда дожидались своей очереди, чтобы разгрузиться и забрать ценные товары из портовых складов, выстроившихся вдоль каналов, моряки из всех стран мира проводили время в припортовых кабаках и борделях. В тюрбанах и с серьгами в ушах, они резко отличались от голландцев, носивших в основном скромные черно-белые одежды. Тут можно было встретить французов в париках, колоритных итальянцев и многих других иностранцев в национальных костюмах.

Голландская республика была аномальным образованием. В эпоху королей и императоров, претендовавших на власть Божьей милостью, молодая нация казалась «островом буржуазной терпимости в океане теократического абсолютизма»[165]. Сефарды, привыкшие к общению с испанской знатью, обладали хорошими манерами и могли держаться на равных с самыми влиятельными жителями города. Представители высокой светской культуры, они обладали безупречными манерами и привыкли вращаться в лучших христианских кругах.

С самого начала сефарды чувствовали себя как дома в этом космополитическом окружении и вели светский образ жизни, будучи уверенными в своих силах. Они жили в роскошных особняках, оплачивали музыкальные и театральные постановки и поэтические состязания, а также устраивали дорогие приемы. Они формировали философскую и литературную элиту и учреждали многочисленные организации, определявшие различные аспекты общинной жизни. Они часто посещали игорные дома Самуэля Перейры и Абрахама Мендеса Васкеса и популярный бордель, где трудились еврейские проститутки из Германии[166].

Как и другие религиозные диссиденты, нашедшие в Нидерландах приют, эмигранты из Испании и Португалии обнаружили, что могут быть верны и Голландии, и своей вере. На вид они не слишком отличались от своих голландских соседей, но долгие поколения предков на полуострове оставили их лояльными своей старой культуре и языку. Прибыли ли они прямиком с Пиренеев или же из других общин, эмигранты называли себя членами La Nação, португальской нации. На берегу реки Амстел раскинулась Еврейская широкая улица (Jodenbreestraat), похожая на миниатюрный Лиссабон или Мадрид:

Ограничения существовали: евреи не могли присоединиться к гильдиям ремесленников, заниматься розничной торговлей и занимать политические должности. Им было запрещено вступать в брак с христианами, нанимать их как слуг и иметь интимные отношения с «дочерьми страны», даже с проститутками[168]. Несмотря на это, в Голландии они чувствовали себя в большей безопасности, чем где бы то ни было еще в Европе, и считались «первыми современными евреями»[169]. Преисполненные гордости за свое наследие и свершения, они считали, как написал один историк, что, если «евреи были избранным Богом народом, то они были избранными Богом евреями»[170]. Неудивительно, что их дети росли бесстрашными и стремящимися к свободе.

Рембрандт, который жил в еврейском квартале в доме два на Jodenbreestraat, рисовал своих соседей такими, какими они выглядели, то есть в большой степени ассимилированными, без карикатурных черт подозрительных чужаков. Примером может служить портрет ученого-библеиста Менаше бен Исраэля, который в своей широкополой шляпе и одежде с белым воротником, с щегольской вандейковской бородкой, ничем не отличался от голландского бюргера[171]. Рембрандт также писал со своих соседей библейских персонажей, видя в лицах современных ему евреев — патриархов и пророков, в том числе Иисуса и Моисея.