Путешествие в Агарту - Абель Поссе

Вечером мы порадовали себя самым вкусным жареным мясом, какое только можно вообразить, а буря тем временем стихла.

Наши хозяева – любопытная троица, состоящая из женщины и двух ее мужей. Они охотятся на буйволов и оленей и ловят рыбу во время оттепели. После долгого ужина старший муж подходит ко мне и отвешивает поклон. Я не понимаю его слов, Чанг переводит: он предлагает мне свою жену, которая сияет от радости и поглядывает издалека, отмывая кастрюлю мокрым песком. Она вся в морщинах, хотя ей наверняка не больше тридцати лет. Это властная, привыкшая командовать женщина, но видно, что она будет рада оказать обычный знак гостеприимства.

Я прошу Чанга объяснить, что мне нужно первым встать на ночную стражу, потому что вокруг каменного хлева, где мы оставили скот, бродят волки (их привлекла кровь зарезанного яка). Мужчина настаивает. Женщина оставила в покое кастрюлю и смотрит угрожающе. Вряд ли она что-то понимает, но догадывается, о чем говорит Чанг.

– Он говорит, его жена впервые видит мужчину с золотыми волосами… – сообщает мне Чанг. Но я снова отказываюсь, готовый три часа провести на ветру, слушая вой волков.

Заглянув с улицы в окошко, я вижу, как Чанг залезает под одеяло к хозяйке, в то время как двое ее мужей, объевшись, спят на другой кровати.

Погода улучшается. Мы возобновили свой обычный ритм. Лишь снег поглощает здешний холод.

Мы пересекаем район Красного соленого озера, и, по словам Чанга, нам предстоит преодолеть последнюю часть бесконечной пустыни – Дунгбуре, который угрожает северу своими ледниками.

Я делаю все возможное, чтобы не переставать записывать. Десять дней прошли в невероятных усилиях, все усугубилось из-за высоких сугробов, которые порой доходили мулам до самого брюха. На обрывах мы потеряли двух мулов. Чанг даже пригрозил вернуться и выждать, пока не наладится погода. Мне пришлось договориться с ним о дополнительной плате по два фунта в день, пока не доберемся до пустыни. Он согласился. (Я знал, что он сильно проигрался в Мендонг-Гомпе.)

Вчера мы наконец начали спускаться к синьцзянским степям.

31 декабря. Эта дата здесь ничего не значит.

Мы разбили лагерь возле Карамуранского перевала. Развели огромные костры в пещерах, где люди и животные явно хотят остаться подольше, чтобы восстановить утраченные силы.

Готовится похлебка из засоленного мяса яка, а я напиваюсь, почти исчерпав свои запасы водки.

Ностальгия сжимает мне сердце грязными бархатными коготками: мне представляется снежная ночь в Нагольде. Тепло очага, подарки. Окна средневекового квартала со свечами, мерцающими в синей морозной ночи. Вальсы на балу в отеле «Пост». Запах огня в домашнем камине. Двоюродные братья и сестры. Подарки. На рассвете прогулка сильно подвыпившей молодежи к белеющим берегам невозмутимого Некара, главной артерии глубинной Германии.

А когда я уснул, мне привиделся дикий сон. Я проснулся и увидел, что сижу в одеялах с револьвером в руке. У меня появилось страшное ощущение, будто подле меня лежит окоченевшее тело Кармен. Обнаженная, мертвая Кармен среди одеял, пропахших овцами.

Неделю спустя мы с легкостью двигались вперед по руслам замерзших рек. 12 января мы добрались до границы. Слышны вопли радости и восторга. Для всех, в том числе и для тибетцев, путешествие закончилось. Они радуются, как спортсмены, завоевавшие трудную награду.

Похоже, на твердой равнине наша скорость увеличилась втрое. Мы добрались до места, где китайские кочевники стояли лагерем в ожидании караванов, с которыми можно поторговать. Они живут в плоских шатрах, не похожих на наши. Это первые юрты, которые я вижу. Кочевники приходят сюда примерно раз в два месяца, и нам повезло, что не надо их дожидаться. У себя в шатрах они устраивают пиры, играют и поют. Жизнь бурлит в китайском мире. Тибет кажется ледяным высокогорным монастырем, оставшимся позади.

Я готовлю каждому деньги и подарки, в зависимости от его заслуг. Я проникся таким уважением к достоинствам Чанга, что расстанусь со своим запасным биноклем. Это лучший подарок, который только можно было ему сделать.

Я удивляюсь, что никто не отдает предпочтения золотым монетам. Фунты стерлингов в банкнотах кажутся им не менее надежными и более удобными в дороге. Я понимаю, это говорит о том, какой оборот приняла Великая война. Это война белых, и никого здесь, похоже, не интересуют ее результаты и подробности. Они путают имена священных вождей. Здесь евроцентризм разваливается на куски.

Я прошу Чанга сходить в палатку к кочевникам и спросить, не проезжали ли здесь путники. Вернувшись, он говорит, что да. Этого я и боялся. Но Чанг темнит, говорит, что китайцы выразились не очень ясно, может быть это были советские агенты. Мои сомнения не рассеиваются. Меня не так учили, чтобы я поверил в оптические иллюзии или в призраков.

Мне нужны уточнения, подтверждения, подробности, а эти люди живут вне времени и вне определенности.

Погонщики прощаются со мной как с другом. Я был хорошим хозяином. Шерпы пытаются меня обнять. Чанг роняет похвалу, которую трудно вообразить в этих устах, твердых и сухих, как лезвие.

– Ты из породы сильных. Твои выиграют войну…

Теперь меня сопровождают семеро китайцев. Они вооружены, как партизаны. Это полунезависимая банда из тех, что иногда присоединяются к силам Мао Цзэ-дуна, вождя вооруженных коммунистов, который заслуживает отдельного разговора.

Мы движемся по пустынному руслу реки Черчен.[90]Пейзаж стал совсем другим. Сейчас это бесконечная равнина, пустыня Такла-Макан.

Путешествие было недолгим. Все время следуя вдоль русла реки, мы разглядели вдалеке на возвышенности китайские крыши, как у пагод. Это и есть монастырь Тателанг.

Меня охватывает огромная радость, когда вывожу в дневнике это название, пока отдыхают наши мулы. Я сумел добраться до места встречи по самой трудной дороге из всех, какие изучили мои коллеги из «Немецкого Аненэрбе». Мне приятно это сознавать. Теперь только лама Гомчен Ринпоче сможет сказать мне, возможен ли путь в Агарту. Я чувствую, что заключил чудовищное пари, требующее отваги и безрассудства. Как и все выходящее за рамки обыденности, мой удивительный путь идет по лезвию ножа, отделяющему возвышенное от смешного.

Эти степи неописуемо пустынны. Мне вспоминаются слова Гурджиева, который словно насмехался над нетерпеливыми искателями и оккультистами-любителями: «Если тебе кажется, что пустыня закончилась, значит, она только начинается… Терпение и еще раз терпение! Когда кажется, что худшее уже позади, надо знать, что ты преодолел лишь половину пути…»

МОНАСТЫРЬ ТАТЕЛАНГ.

ЯНВАРЬ 1944 ГОДА

Монастырь высится как последний бастион, противостоящий пустыне Такла-Макан. «Это самое заброшенное место на Земле», – как писал Свен Хединен в своем докладе.