А. С. Секретная миссия - Александр Бушков

Вы ведь не первый день с ним знакомы и успели, думается, составить о нем кое-какое представление? Похож он на несгибаемого упрямца, способного проявить неслыханную твердость и молчать как рыба? Как по-вашему? И похож ли он на благородного рыцаря, склонного взять все грехи на себя, дабы выгородить сообщника? Или обстоит как раз наоборот, и ваш кукольник из тех, кто всю вину предпочтет возложить как раз на других, а себя представить безвинной жертвой то ли непростых жизненных обстоятельств, то ли, что гораздо вероятнее, тираниии злодея-сообщника, который и заправлял всем, а его принуждал повиноваться под угрозой смерти, а то и воздействовал гипнотизмом и магнетизерством? Я оставляю ответ вашему собственному усмотрению. Вы знаете вашего приятеля лучше… Ну так что же? Мне повернуться и уйти, оставив вас наедине с собственными тяготами?

Он сделал рассчитанное движение, словно и впрямь направлялся к дверям.

– Александр Сергеевич! – настиг его уже через два шага отчаянный вскрик.

– Да? – вопросительно подняв бровь и полуобернувшись, спросил Пушкин холодно.

– Голубчик, умоляю, не бросайте меня! Что бы там ни было, от кого бы вы ни посланы, все равно… – Ключарев самым натуральным образом ломал руки, словно герой модных в восемнадцатом столетии чувствительных романов с обмороками, слезами и прочим бурным проявлением чувств на каждой странице. – Право же… В моем нынешнем положении выбирать особенно не из чего… Возьмите меня с собой, заключите под арест, под стражу, верните в Петербург, я на все согласен… Хуже все равно уже быть не может…

«Крепенько же тебя прижали в углу неведомые силы, – не без злорадства подумал Пушкин. – Это и называется: пошел за шерстью, а вернулся стриженым…»

Как случалось уже не первый раз, ему стало стыдно – не за себя, а за этого человека. Стыдно оттого, что человек этот был плох, подл, преступен – и приходилось теперь, ничем не выдавая своих настоящих чувств, беседовать с ним дружески, пытаться расположить к себе…

– Быть может, пройдем в комнаты?

– Да, конечно, конечно! Простите, я не догадался предложить…

Ключарев буквально побежал мимо него в комнаты, мелкой, угодливой трусцой, оставлявшей самое отвратительное впечатление. Он был высок, толстощек и растрепан, вовсе не тучный, казался тем не менее каким-то рыхлым, как опара в квашне.

– Не угодно ли вина?

– Нет, благодарствуйте, – сказал Пушкин, отметив внимательным взглядом целое скопище пустых и полных бутылок на столе и под столом, какую-то закуску, киснущую в блюдцах.

Он присел подальше от стола, извлек тонкую коричневую сигару из серебряного плоского футляра и чиркнул о край стола новомодным изобретением – фосфорной спичкой.

– Ну, а я, с вашего позволения… – Ключарев трясущимися руками налил себе вина в грязноватый стакан и осушил одним духом, как воду. Улыбнулся криво, искательно. – Знаете, если напиться до беспамятства, они не всегда могут добудиться…

Это нам знакомо, подумал Пушкин, пуская дым. Граф Пален, один из убийц императора Павла I, четверть века в день убийства надирался, как последняя свинья – потому что ввечеру к нему являлась тень…

– До чего странно все получается, – сказал Ключарев с преувеличенной развязностью, усаживаясь напротив. – Кто бы мог подумать, что знаменитейший наш пиит, солнце российской словесности, в то же время еще – и офицер Третьего отделения…

– Это не впервые в истории мировой литературы, – сказал Пушкин холодно. – Вы получили прекрасное образование, Степан Николаевич, вам следовало бы помнить многочисленные примеры. Кристофер Марло, замечательный поэт и друг великого Шекспира, служил в английских тайных ведомствах. Иные уверяют даже, что его рекомая смерть в драке была мнимой, а на деле он таким образом всецело отдался своему второму ремеслу. И Даниэль Дефо, автор «Робинзона Крузо». И знаменитейший драматург Бомарше… Ничего нового, как видите. Ничего нового под этим солнцем, в полном соответствии с Екклезиастом… – Он отложил сигару на край блюдечка, пронзительно-синие глаза были холодными как лед. – Отвлечемся от моей скромной персоны, поговорим лучше о вас. Ведь вы – убили, Степан Николаевич? Двух человек вы убили в Петербурге. Я хотел бы услышать от вас подтверждение этой печальной истины, иначе, простите, не получится душевного разговора…

– Убил, – сказал Ключарев, что удивительно, даже с какой-то глупой бравадой. – Взял грех на душу, Александр Сергеевич, чего уж тут… – Его глаза горели лихорадочным блеском. – Но великодушно обратите внимание на обстоятельства, убил не корысти ради, не из низменных, вульгарных стремлений вроде неоплаченного карточного долга или жажды обладать дорогими красавицами…

– Действительно, – сказал Пушкин задумчиво. – Насколько я знаю, ваше имя никогда не связывали с доступными красавицами, да и в карты вы не играли, ни один человек не мог похвастать, что видел, как вы понтировали…

– Вот видите, вы понимаете! Это, если хотите, Александр Сергеевич, вопрос высшего философского плана-с! Что ценнее для человечества – два совершенно никчемных старых бездельника, какими были мои дражайшие родственники, или возможность с помощью их немалых средств продвинуться далее по пути познания? Зажились, простите великодушно, не было никакого терпения ждать! Книги по тем областям знания, коим я посвятил всю жизнь, дороги несказанно – а ведь существуют еще рукописи-уникумы, не забывайте, и порой, чтобы сделать очередной шаг, нужно рассыпать золото горстями… Самые благородные побуждения мною двигали, не улыбайтесь!

– Господь с вами, я совершенно серьезен, – сказал Пушкин отрешенно. – Совершенно…

– Вы ведь спасете меня, правда? Поможете выбраться из этой ловушки? Нас связывает так много…

– В самом деле? Сдается мне, связывало нас только то, что мы оба имели жительство в Санкт-Петербурге… – сказал Пушкин все с тем же отрешенным лицом. – И убедительно прошу вас перестать видеть во мне известного вам по Петербургу поэта. Поэзия – это нечто, присущее изначально душе… но, кроме этого, есть еще и обязанности по службе. Прекрасно вам известной. Хорошо. Я постараюсь выручить вас из нынешнего вашего положения. Не по доброте душевной, а для того, чтобы вернуть вас в Петербург…

– Я понимаю, понимаю! Что делать, в моем положении не до капризов…

Судя по тому, как он и сейчас, средь бела дня, то и дело шарил испуганным взглядом по стенам и потолку, он был искренен.

– Я видел вашу библиотеку после вашего… отъезда, – сказал Пушкин.

– Значит, вы понимаете, ради чего все делалось! Бог ты мой! – вырвалось у него форменным стоном. – Я же не виноват, что путь познания требовал таких денег…

– И где же вы изволили вступить на этот путь? – спросил Пушкин с неподдельным интересом. – Вы ведь учились в Германии, насколько мне известно? Иена, Лейпциг… Уж не там ли истоки?

– Ну что вы! Чему могли бы научить эти немцы и чем заинтересовать человека вроде меня… – последнее слово он произнес с неприкрытой гордостью. – Иные невежды считают, Александр Сергеевич, что тайными науками у нас на Руси стали заниматься лишь после того, как государь Петр Алексеевич, по чьему-то остроумному определению, прорубил окно в Европу. Совершеннейший вздор, унижающий наши национальные чувства. Еще в старину мы нисколечко не отставали от Европы. Я не имею в виду тех мужиков-кудесников, о которых вы так талантливо писали в вашей поэме. Я говорю о книжном знании. Мы и здесь не отставали ничуть. Другое дело, что ввиду известных обстоятельств знание это таилось вдали от любопытных глаз и ушей… Доводилось ли вам слыхивать о боярине Федоре Васильевиче Курыне?