Воздушный стрелок - Клаус Фритцше

Настало 24 декабря. В последние дни стояла оттепель, шел то дождь, то снег, грунтовая дорога между лагерем и судоверфью представлялась как широкая полоса из кашеобразной грязи. По этому пути ездили танки с рембазы в степь для испытания пушек. Под их гусеницами происходило тесное смешивание глины с водой, пешком ходить представлялось возможным только по узким насыпям по обеим сторонам полотна. Уже при утреннем выводе колонна растянулась не меньше чем на километр, так как колонной по четыре нельзя было идти. Конвоиры нервничали, кричали, но бегать вперед-назад не могли, так как для ходьбы имелась лишь одна узкая тропа как мол в море грязи. Как утром при выводе, так и вечером при возвращении в лагерь царствовала темнота. По некоторым лампам дорожного освещения еле ориентировались как мы так и конвоиры.

Смена закончилась и бригады собираются в строй для возвращения в лагерь. Тут на нас обрушивается ливень. В связи с тем, что температура воздуха приближается к нулю, результат увлажнения нашей незащищенной от промокания одежды трудно переносить.

Колонна гуськом балансирует по тропе возле бездонной грязи. Удалиться от этого полотна возможности нет, потому что на одной стороне расстилается огромная лужа, а на другой — грязь вроде черного болота. Приближаемся к небольшому мосту через ручей. Полотно моста возвышается на полметра над лужами густой грязи, образовавшейся с обеих сторон в результате рытья танковых гусениц.

Приближаюсь к мосту, и в этот момент на высокой скорости приближается танк. По виду это не танк, а скоростное судно или торпедный катер, носовая волна которого подбрасывается выше его командного мостика.

При виде колонны военнопленных танкист повышает скорость до максимума, и вся колонна, включая конвоиров, покрывается толстым слоем дорожной грязи. Особенно богата эта подлива для тех, кто стоит близко к мосту, где танк, как с трамплина, поднимается в воздух и после свободного полета с глухим ударом шлепается в лужу на самом глубоком ее месте. А там нахожусь я! Вот, и Рождество!

Между рембазой и лагерем проходит железнодорожная линия, по которой с минутными перерывами ходят эшелоны с военным снаряжением, поступающим из США через Иран и Каспийское море на фронт. Шлагбаум на переходе открывают только по спросу: сравнительно быстро утром при выводе на работу и довольно неохотно вечером, когда после работы нас тянет лагерь.

Сегодня, 24 декабря 1943 года, последовательность товарных эшелонов настолько густая, что открыть шлагбаум для пропуска длинной колонны военнопленных дежурный железнодорожник не решается. Стоим да стоим. К дождю примешиваются хлопья снега, со временем осадки совсем переходят в снег. Температура снижается ниже нуля, мокрая грязь на нашей одежде замораживается; поднимается ветер — и стоим полчаса, час, полтора часа… Наконец шлагбаум поднимается, и воздух вибрирует от криков конвоиров: «Давай, давай бегом!»

Прибыли на площадку перед проходной лагеря. Промокшие и загрязненные наравне с нами конвоиры сменяются, и дежурный офицер приступает к определению численности команды — проверке.

«Проверка» — любой человек, побывавший в советском военном плену со страхом вспоминает это слово. Подсчитывают наличный состав пленных на утренней проверке, при выводе из лагеря на работу, при возвращении рабочих бригад в лагерь и на вечерней проверке. Все это не очень страшно в небольшом лагере, где проверяется присутствие одной-двух сотен пленных. На проходной тоже сносно, когда бригады приближаются с промежутками. А в нашей колонне приблизительно 500–600 человек без разделения на бригады. После страданий в пути настроение всех дошло до точки кипения. Трудно выстроить такую толпу в такой порядок, который дал бы возможность подсчитать с точностью до одного.

Дежурный со счетами в руках бегает туда-обратно, считает и считает, а результат все не соответствует списочному составу. Вся колонна со временем засыпается снегом, кругом кричат и ругаются, плакать можно. Проходит дополнительный час, пока нас пропускают через ворота. В корпус не пускают, потому что настало время получить ужин. Стоим в очереди перед кухней. Направляясь к корпусу, едим кусок рыбы и пьем горячую воду. У всех только одно желание — попасть в скромный уют корпуса, снять промороженную верхнюю одежду, почистить лицо и руки, согреться при теплоотдаче наших бензиновых светильников (помещения не отапливаются).

Зашли в корпус, и — слышится сигнал на вечернюю проверку. У дежурного конец смены в восемь часов вечера, а время уже почти 10 часов. Толпа страдальцев из корпуса возвращается во двор. Ветер превратился в буран, снег падает густыми массами, и мы выстраиваемся перед корпусом на проверку.

Сложность сверки списочного состава с наличным заключается в том, что определенное число привилегированных военнопленных имеет право при проверке оставаться на месте работы или жительства. Это повара, врачи, санитары, кладовщики и прочие должностные лица. Когда основная масса жителей лагеря выстроилась во дворе, дежурный бегает по тем позициям, по которым у него по списку должны находиться люди. Пересчитав этот вид популяции, подходит к строю и подсчитывает шеренги. Общая сумма должна соответствовать списку. Но суммирует он при помощи счет. Держа эту штуку в руках, бегает с места на место, и легко один из шариков может передвинуться не в то направление. Кроме того, среди нас есть идиоты, которые за шеренгами бегают туда-обратно, повышая тем самым вероятность неудачи проверки, результат которой дает то плюс, то минус какого-то числа.

Рождество. После окончания смены прошло уже четыре часа, дежурный в полном замешательстве: третий раз повторил подсчет, и список не сходится. Первые товарищи падают в обморок, санитары из лагерного госпиталя несут их в медпункт, везде бегают как пленные так и представители начальства. Дежурный наконец соображает, что в таких условиях проверка не может дать правильного результата. Время — 11 часов вечера.

Один раз за шесть лет военного плена мне довелось пережить безрезультатную проверку. Это было в Святой Вечер 1943 года в Красноармейске под Сталинградом. Дежурный сдался, доложил об этом коменданту лагеря, и тот согласился отпустить военнопленных по корпусам.

Промерзшие, голодные, подавленные, обессиленные бежим вверх по лестнице в помещение, где в первую очередь зажигаем все светильники, которые являются единственным источником тепла, кроме наших тел. Снимаем верхнюю одежду, пытаемся соскрести с поверхности прилипшую грязь. Все на нас промокло. Так как одеял для покрытия тела у нас нет, мокрые и грязные шинели являются единственной защитой от дальнейших потерь тепла во сне.

Съел я накопленные раньше запасы хлеба, рыбы и сала, вышел в коридор, лег на пол, свернулся улиткой в полном изнеможении. В голове кружатся мысли: милосердный Бог нас забыл? Бог молчит.

На пути к аду

Последствия нагрузок 24 декабря не заставили долго себя ждать. Сильные простуды, кашель, грипп и дизентерия распространились подобно эпидемии. До нового 1944 года мне удавалось держаться в стороне от этих мучений. Утром 1 января на проходной для вывода на работу собрались бригады численностью не более 50 % списочного состава. На сборочном конвейере отсутствовали самые важные специалисты, сборка стояла, значит, с подсобных мастерских не поступило деталей и узлов.